- Но кто же, однако, княгине передаст предназначенное для нее наставление? - спросила Елена.

- Конечно, уж не я! - отвечал Миклаков. - Потому что я двух слов почти с ней не говаривал... Всего приличнее, я полагаю, внушить ей это князю.

- Ему-то, ему; но осмелится ли еще он? - заметила ядовито Елена.

Князь ничего на это не произнес и даже такое имел выражение лица, как будто бы не про него это говорили.

- Все, значит, поэтому кончено! - воскликнул Миклаков и взялся было за шляпу, чтобы отправиться в Москву, но в это время проворно вошла в комнату Елизавета Петровна.

- Ни-ни-ни! Не пущу без ужина! - воскликнула она, растопыривая перед ним руки.

- Да ведь поздно: я пешком пойду! Темь такая, что, пожалуй, с кого-нибудь и шинель снимешь! - проговорил Миклаков.

- Вы же снимете! - воскликнула Елена.

- А вы как думаете! - отвечал Миклаков. - Я принадлежу к такого рода счастливцам, которые с других только могут стаскивать что-нибудь, а с меня никто ничего!

- Чтобы предохранить вас от этого преступления, мы вас в экипаже проводим, - сказал князь. - Потрудись, моя милая, сходить и сказать, чтобы коляска моя сюда приехала! - обратился он к Марфуше.

Та побежала исполнить его приказание.

- В коляске меня проводите? Это недурно! - произнес Миклаков снова комически и снова не без оттенка самодовольства.

Ужином Елизавета Петровна угостила на славу: она своими руками сделала отличнейший бифштекс и цыплят под соусом, но до всего этого ни князь, ни Елена почти не дотронулись; зато Миклаков страшно много съел и выпил все вино, какое только было подано.

- Ужин для меня, - толковал он своим собеседникам, - самая приятная вещь, так как человек, покончив всякого рода сношения с себе подобными, делается, наконец, полным распорядителем самого себя, своих мыслей и своих чувств.

Язык, при этих словах, у Миклакова начинал уж немного заплетаться. Когда же он сел в княжеский фаэтон, чтобы ехать в Москву, то как-то необыкновенно молодцевато надел на голову свою кожаную фуражку.

- Хорошо быть умным человеком: ни за что ни про что катают тебя князья в своих экипажах!.. - говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания, князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был в нормальном своем состоянии!

II

Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой. Требование же князя, чтобы княгиня ехала с ним в экипаже, обрадовало ее до души; она ожидала, что он тут же с ней помирится, и у них начнется прежняя счастливая жизнь. Княгиня, в противоположность Елене, любила все больше представлять себе в розовом, приятном цвете, но князь всю дорогу промолчал, и когда она при прощании сказала ему, что он должен извиняться перед ней в совершенно другом, то он не обратил на эти ее слова никакого внимания, а потом она дня три и совсем не видала князя. Надежды ее, значит, в этом отношении рушились совершенно, и ей вообразилось, что он, может быть, считает ее уже недостойною, чтобы помириться с нею, по случаю ее кокетства с бароном. Княгиня готова была плакать от досады, что держала себя подобным образом с этим господином, и решилась оправдаться перед мужем. Для этого она написала и послала князю такого рода письмо:

"Я, мой дорогой Грегуар, без вины виновата перед вами, но, клянусь богом, эту вину заставила меня сделать любовь же моя к вам, которая нисколько не уменьшилась в душе моей с того дня, как я отдала вам мое сердце и руку. Вам, вероятно, не нравилось то, что я была слишком любезна с вашим приятелем бароном, но заверяю вас, что барон никогда мне и нисколько не нравился, а, напротив, теперь даже стал противен, и я очень рада буду, когда он уедет. Кокетничая с ним, я думала этим возвратить вашу любовь ко мне, которая была, есть и будет всегда для меня дороже всего, и если вы дадите мне ее снова, я сочту себя счастливейшим существом в мире. Прошу вас убедительно ответить мне и не мучить меня неизвестностью; всегда верная и любящая вас жена

Е.Григорова".

Письмом этим княгиня думала успокоить князя; и если заглянуть ему поглубже в душу, то оно в самом деле успокоило его: князь был рад, что подозрения его касательно барона почти совершенно рассеялись; но то, что княгиня любила еще до сих пор самого князя, это его уже смутило.

Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.

- Вот вы с Еленой говорили мне, - начал князь после первых же слов, чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!

Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.

- Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.

- Чем же? - спросил князь, хотя и догадался почти, что хочет сказать Миклаков.

- Добрейшая и чистейшая женщина, каких когда-либо я встречал, продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.

- Десять лет! - отвечал тот.

- Шутка!.. И после того, что вы изволили творить против нее, она сохранила такую преданность к вам!.. Не умеете вы, сударь, ценить подобное сокровище, решительно не умеете!..

- Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил князь.

- Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.

Друзья после этого замолчали на некоторое время.

- Как я предсказывал, так и вышло! - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся эта история с бароном, от которой вы так волновались и бесились, оказалась сущим вздором.

- Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно - жестоко!

- Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.

- А на словах я не могу, потому что, как и испытал это раз, или наговорю ей каких-нибудь резкостей, чего вовсе не желаю, или сам расчувствуюсь очень.

- Так как же тут быть? - воскликнул Миклаков.

- Всего бы было удобнее... - продолжал князь, пожимая плечами, - если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.

- Какое поручение? - спросил Миклаков.

- Поручение объясниться с княгиней.

- Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.

- С такой, что я ваш друг и просил вас о том...

- Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.

- Объяснять... - начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, чтобы она... разлюбила меня, потому что я не стою того, так как... изменил ей... и полюбил другую женщину!

- Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!

- Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?

- Можно! - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!

- Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.

Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:

- Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!

- Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?

- Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.

- А когда именно?

- Когда хотите, мне все равно.

- Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..