- ...залог здоровья, товарищи, - дополнил весело Хархалуп. - Верно, Яша? - обратился он к Мемедову.

Мемедов слегка покраснел, взглянул на товарищей:

- Верно, товарищ командир.

- А почему так получается: завяжешь бой с одной парой - смотришь, откуда ни возьмись, еще "худые"?- спросил Дмитриев. - И почему они с верхотуры на нас валятся?

- Здесь дело вот в чем, - пояснил Хархалуп. - Немецкие летчики самостоятельны в выборе действий. Вылетает, скажем, эскадрилья "мессеров" шесть или восемь пар - в заданный район с интервалом в три, пять минут. Все связаны между собой по радио. Летают на разных высотах и держат под контролем большое пространство. Встретила какая-нибудь пара советские самолеты, вот нас, допустим, - тут же оповещает своих. Те - на помощь.

- Я недавно в точности такую картину наблюдал. На вынужденной сидел... - подтвердил Лукашевич. - И что интересно: наши летят кучно, их далеко видать, а откуда вдруг выскочила первая пара, я не заметил. Потом как посыпались со всех сторон - и все сверху.

- Значит, и нам нужно так действовать, - предложил Грачев.

- А радиосвязь у тебя есть? - возразил Тима Ротанов. - То-то и оно.

- Но ведь не можем мы терпеть такое безобразие! - вскипел Грачев. Сам-то ты что предлагаешь? Или ты, Викторов? Товарищ старший лейтенант, что скажете?

- Давайте тоже летать на разных высотах, - загадочно улыбнувшись, предложил Хархалуп.

Все вопросительно посмотрели на него.

- Я, например, полечу со своим звеном на одной высоте. Звено Викторова пойдет на пятьсот-семьсот метров выше. А Ротанов и Грачев с таким же превышением - над Викторовым. Понятно?

- Мы же сразу потеряем друг друга, а поодиночке нас всех "мессеры" съедят, - решительно возразил Ротанов.

- Съедят? Может, мы их первыми прихлопнем, а? - и, толкнув Мемедова в бок, Хархалуп задорно спросил: - Как, Яша?

- Моя голова такое не понимает, - смутился тот.

- Нам не разрешат этого! - усомнился Ротанов. - Прикажут, как всегда, летать на строго заданной высоте - и баста.

- Для порядка, - ухмыльнулся Дмитриев. - Надо же быть на виду у начальства.

Летчики молчали. Хархалуп вытащил из планшета листок бумаги, быстро набросал боевой порядок группы и показал его всем.

- Вот, друзья, смотрите: запретить этого нам не могут, да я и сам нарушать приказ не буду. Скажут держать высоту две с половиной тысячи метров,- пожалуйста, ни метра больше. Но это только для меня, Мемедова и Дмитриева. А мы летим с вами единой группой, под моим командованием. Следовательно, приказ не нарушаем, хотя Викторов с Лукашевичем и Хмельницким полетят на трех тысячах метров, а Ротанов - ближе к четырем. Вы же знаете - "мессеры" выше летать не любят. Это первое.

Второе - и самое главное. Эшелонируя звенья по высоте, мы будем хорошо видеть друг друга. От этого зависит успех.

Третье. Эшелонирование звеньев лишит немцев возможности нападать на нас сверху. К примеру, атакуют немцы мое звено - и тут же попадают под прицел летчиков Викторова. Захотят напасть на Викторова - сверху ударит пара Ротанова.

Летчики внимательно разглядывали исчерченный лист бумаги.

- Братва, а здорово придумано! Смотрите - при таком боевом порядке мы ведь совершенно не стеснены маневром. Нижнее звено легко сойдет за "приманку". Верно, а? Ну, теперь держись, "худые"!

- Прав Грачев! - вскочил Хмельницкий, высокий статный белорус. Свобода маневра на высоте позволит группе легко и быстро собраться в кулак и ударить по бомберам. - Он тряхнул головой, отбрасывая назад красивые волнистые волосы. - А в рассредоточенном порядке она почти незаметна.

- Давайте, товарищ командир, попробуем, - предложил Тима Ротанов.

- Хорошо. Но вначале мы с вами в деталях должны обсудить все на земле. И сделаем это сегодня, а потом, так сказать, прорепетируем.

- А все же страшно как-то с непривычки, - - признался Дмитриев, - в общей-то кучке куда веселее.

- Новое дело, как вода, вначале всегда пугает, - задумчиво сказал Мемедов, - а окунешься - и сильнее станешь.

Взволнованные новизной, мы с Яковлевым зашагали к своим "ястребкам". Коля заметно волновался.

- Стосковался по воздуху?

- Еще бы! - Николай привычным жестом дотронулся до выскобленного подбородка. - Веришь, с тех пор, как меня сбили, только и думаю что о полетах. И это теперь вроде как лекарство: от голода, жажды, даже от фашистов. А сегодня, может, и в бой. - Он остановился, нетерпеливо посмотрел в пасмурное небо. - Эх, врезать гадам хочется как следует! Вот увидишь, я еще вас догоню.

По пути нас окликнул лейтенант Абрамов. В начале войны он, как и Коцюбинский, избежал полетов и теперь стал адъютантом эскадрильи.

- Коля! Тебя комиссару полка разыскивает. Звонил из Маяков со штаба.

- Это в такую-то даль с аэродрома пешим тащиться? - удивился Яковлев.

Тот пожал плечами и, ничего не говоря, пошел дальше.

- Ты вот волнуешься, как бы в воздух, побыстрее, да врезать, а такие, как этот, за свою шкуру трясутся. Есть разница?

- Не знаю, не сравнивал, да и некогда такими вещами заниматься. Ты мне лучше скажи... - Яковлев помялся. - Может один смелый поступок на войне сделать человека героем?

- Как тебе сказать...

- Может! - уверенно ответил Николай.- Надо только захотеть.

Тут он увидел свой "миг" и заторопился.

- Нужно технику помочь, - объяснил он, хоть было ясно, что и без него все сделают. - А в штаб уже потом сбегаю.

Я шел по мокрой от дождя траве и думал о Яковлеве. В эти дни, я заметил, в нем появилась новая черточка - тщеславие, но такое, за которое трудно осуждать людей на войне: желание непременно наверстать упущенное, совершить что-нибудь героическое. Ради этого Яковлев готов был пойти на что угодно.

Проходя вдоль стоянки, я с удивлением обнаружил, что почти у всех "чаек" под плоскостями подвешены реактивные снаряды. "Итак, моя монополия кончилась,- подумал я. - Быстро же Кузьма перевооружил "чайки".

Я присел на баллон с воздухом, переобул мокрые ноги, положил под голову парашют и завалился под плоскостью спать. То был не сон, скорее, чуткое забытье. Сознание привычно фиксировало каждый взлет, каждую посадку.

Неподалеку прошумела полуторка. Остановилась. Торопливый говор Дубинина поднял меня, и вскоре наше звено летело в Стефанешты, где немцы готовились к переправе.

К этому времени несколько летчиков уже побывало в разведке. И все ониКрюков, Шелякин, Фигичев- докладывали одно: противник спешно подтягивает к фронту свежие силы. Наши части тоже двигались к границе. Мы хорошо видели, как от Дубоссарской переправы на Оргеев сплошной лентой пылилась дорога. Все говорило о том, что скоро начнутся новые ожесточенные бои.

Приземлившись, мы узнали от Путькалюка печальную новость: похоронили инженера полка Шелоховича. В нелепую смерть эту трудно было поверить. Его обстреляли с земли по дороге на запасной аэродром. Пуля попала прямо в сердце...

* * *

К полудню в воздухе повисла изнуряющая духота. Тело покрылось липкой испариной.

Я встретился с Яковлевым за обедом и не узнал его. Не притрагиваясь к еде, он угрюмо смотрел в тарелку.

- Что с тобой? - спросил я.

Яковлев долго молчал, потом выдавил из себя улыбку и, не поднимая головы, еле слышно ответил:

- Ничего. Отвоевался я, вот что.

- Брось чушь-то молоть.

- Не чушь это, - подал голос Кондратюк. - Запретили Кольке летать. Чупаков распорядился. Временно, говорит, до выяснения. Я сам у него был.

- У кого он - у фашистов, что ли, выяснять собирается? - зло спросил Шульга.

На лице Николая лежала печать неподдельного, непоправимого горя. Все эти дни он только и жил тем, чтобы поскорее подняться в воздух и вместе со всеми воевать. И вот...

Не знай мы Яковлева, такое могло бы показаться правдоподобным. Но это был выходец из коломенских рабочих, рано лишился отца. На десятом году жизни Коля, самый старший из троих детей, отправился на поиски хлеба насущного. В тринадцать лет испытал все тяготы "блатной" жизни и тумаки базарных торговок. А в пятнадцать молодой слесарь-инструментальщик познал радость полета.