- Хорошо!.. - проговорил Бегушев, отнимая руку. - Я теперь пойду домой и предуведомлю поосторожней вашего отца, и мы перевезем вас на хорошую, удобную квартиру.
Сначала Мерова слушала молча и довольно спокойно, но на последних словах опять встрепенулась.
- Нет, Бегушев; не на квартиру, а в больницу... Я не стою большего... произнесла она.
- Если хотите, - и в больницу! - не спорил с ней Бегушев и поднялся, чтобы поскорее возвратиться домой и послать графа к дочери.
- Вы уже уходите?.. - произнесла Мерова, и глаза ее мгновенно, как бывает это у детей, наполнились слезами. - Зачем же тогда и приходили ко мне? - присовокупила она почти отчаянным голосом.
- Я останусь, когда вы желаете этого!.. - отвечал Бегушев.
- Да... - почти приказала ему Мерова.
Несмотря на то, что у Елизаветы Николаевны, за исключением хорошеньких глазок и роскошных густых волос, никаких уже прелестей женских не существовало, но она - полураздетая, полуоборванная - произвела сильное раздражающее впечатление на моего пожилого героя; и странное дело: по своим средствам Бегушев, конечно, давно бы мог половину театрального кордебалета победить, однако он ни на кого из тамошних гурий и не глядел даже, а на Мерову глядел.
- Мильшинский этот - помните, - сказала вдруг она, - в тюрьме сидит!
- За что?
- Украл казенные деньги в банке... Хорошо, что я тогда, как приехала с ним в Киев, так и бросила его; а то сказали бы, что он на меня их промотал... - проговорила Мерова.
Но где она потом жила - и, вероятно, с кем-нибудь жила, - Бегушев старался как бы забыть и не думать об этом.
Елизавета Николаевна от напряжения при разговоре сильно раскашлялась. Бегушев, чтобы не дать ей возможности затруднять себя, начал сам ей рассказывать.
- А здесь без вас много новостей случилось...
- Какие? - спросила Мерова.
- Самая крупная та, что муж Домны Осиповны пьяный оборвался с третьего этажа из окна и расшибся до смерти.
Мерова широко раскрыла свои хорошенькие глазки.
- Для чего он оборвался? - спросила она с удивлением.
- Это его спросить надобно!
- А Домна Осиповна огорчена была этим?
- Не знаю, слышал только, что получила от него в наследство все состояние.
- Ну да, непременно!.. - подхватила Мерова. - Она всегда мечтала об том, чтобы как-нибудь себе в ручку - хап!.. хап!.. Впрочем, это и лучше!..
Проговоря последние слова, Елизавета Николаевна вдруг обеими руками взяла себя за левый бок и стала метаться на постели.
- Что такое с вами? - спросил ее испугавшийся Бегушев.
- Тут очень болит, точно ножами режет, - отвечала она.
- И давно вы чувствуете эту боль?
- Давно, но нынче она сделалась гораздо сильней... Я в последний год вина очень много пила!..
Такое признание Елизаветы Николаевны покоробило Бегушева.
- Но что теперь делает Домна Осиповна? - продолжала больная, едва переводя дыхание.
- Она вышла замуж за доктора Перехватова, - сказал Бегушев.
Елизавета Николаевна опять приподнялась немного на постели и проговорила:
- Ах, она дура этакая, глупее меня даже!
- Что ж тут глупого? - возразил Бегушев. - Доктор молод, красив, влюблен в нее...
- Нет, какое красив!.. Он гадок!.. Он кучер, форейтор смазливый... Я знала его еще студентом, он тогда жил на содержании у одной купчихи и все ездил на рысаке в двухколеске!.. Сам всегда, как мужики это делают, правил. Мы тогда жили в Сокольниках на даче и очень все над ним смеялись!
- Однако вам вредно так много говорить! - остановил ее Бегушев.
- Вредно!.. - сказала Елизавета Николаевна заметно ослабнувшим голосом. - Душенька, поезжайте и пришлите ко мне отца. Мне хочется перед смертью видеть его.
- Он сейчас будет у вас, - отвечал Бегушев, вставая, и, кивнув головой Елизавете Николаевне, хотел было уйти, но она вдруг почти вскрикнула:
- Нет, поцелуйте меня, поцелуйте!
Бегушев наклонился к ней и с искренним удовольствием поцеловал ее; но на конце поцелуя Елизавета Николаевна сильно оттолкнула его от себя.
- Ну, будет! Не целуйте больше, это нельзя... - говорила она и опять затрепетала всем телом.
В темной передней Бегушева, при его уходе, встретила жидовка.
- Это что такое? - спросил он, когда она совала ему в руку какую-то бумажку.
- Счет на Елизавету Николаевну! Я тут копейки лишней не приписала, говорила жидовка, слышавшая из соседней комнатки, как ласково и почтительно обращался этот знатный господин с ее нищей постоялкой.
Бегушев взял у нее счет. В продолжение всего пути до дому лицо его отражало удовольствие; тысячи самых отрадных планов проходили в его седовласой голове: он мечтал, что как только Елизавета Николаевна поправится несколько в своем здоровье, он увезет ее за границу, в Италию. Бегушев сам лично был свидетелем невероятных излечений от чахотки в тамошнем климате. Елизавета Николаевна молода еще и впала в болезнь свою чисто от внешних причин. К этим планам присоединилась уже... - мне совестно даже передавать рассудительным и благоразумным читателям, - присоединилась мысль жениться на Елизавете Николаевне. Несмотря на то, что он знал про нее, и то, чего еще не знал, но что, вероятно, существовало, - она, по крайней мере в настоящую минуту, казалась ему бесконечно выше Домны Осиповны и даже Натальи Сергеевны. Те обе были слишком русские женщины, очень апатичны, тогда как Мерова - вся энергия, вся импульс! Тюменев справедливо думал, что Бегушев останется до конца дней своих мечтателем и утопистом.
Придя домой, герой мой направился наверх к графу Хвостикову, который в это время, приготовляясь сойти к обеду, сидел перед зеркалом и брился.
Увидев Бегушева, Хвостиков исполнился удивления. Тот в первый еще раз удостоил посетить его комнату.
- Александр Иванович! - воскликнул он, спеша обтереть со щеки мыло.
Бегушев, не снимая ни пальто, ни шляпы, сел на стул.
- Я вам принес довольно приятную новость, - я встретил вашу дочь Елизавету Николаевну.
- Где? - спросил граф и чуть не выронил бритвы из рук: видимо, что это известие более испугало его, чем обрадовало.
- Она живет тут недалеко... в доме Хворостова, в подвальном этаже, и очень больна. Вот вам деньги на уплату ее долга хозяйке; возьмите мою карету и перевезите ее в самую лучшую больницу, - продолжал Бегушев и подал графу деньги и счет.