И тут я их заметил. Их было двое. Один лежал на спине, левая нога его кончалась над щиколоткой, правое плечо было разорвано. Другой лежал в метре от него, лицом к земле, и был изуродован до неузнаваемости. При виде этих двух чехословацких солдат меня охватил ужас. Все мои добрые помыслы сразу же оказались ненужными. Этот район был заминирован! Страшнее предупреждения, чем это, не могло быть. К пехотинцам на Безымянную мне уже не пройти. Как теперь узнать, почему эта гора никак нам не покорится?..

Медленными, осторожными шагами, стараясь попадать в свои следы, я возвращался вниз, в долину. Я злился на себя за то, что не прислушался к голосу здравого рассудка, а вот теперь вынужден трусливо убегать от опасности. "Надо было подняться, обойти минное поле!" - придирался я сам к себе. Но как бы я смог без миноискателя определить границы опасной зоны?

Раздираемый сомнениями, скованный собственной нерешительностью, я остановился у ручья и начал вновь обдумывать, не стоит ли мне все же возвратиться. Принять окончательное решение мне помогли автоматы, которые заработали в ту же минуту. Судя по тому, что немецкие автоматы слышались гораздо лучше наших, я решил, что наверху началась контратака гитлеровцев. Сквозь грохот стрельбы доносились серии взрывов ручных гранат и треск мин. Мне стало жутко. Натренированным ухом я определил, что наши отступают. Значит, мне здесь нечего околачиваться. Я сам себя осудил на роль беспомощного свидетеля тяжелого боя, который вели наши пехотинцы против превосходящего противника. Мне необходимо было как можно быстрее добраться до наблюдательного пункта. Я пересек ручей и по кустарнику поспешил на Комарницкую гору. Все эти перипетии меня страшно раздосадовали. Надо использовать свои способности по прямому назначению! Ну что ж, не всегда капитуляцию перед собственными намерениями назовешь дезертирством...

Пленный из Бодружала

В тот ненастный день 20 ноября мы с Антонином Сохором сидели в Барвинеке и, воспользовавшись наступившей тишиной, болтали обо всем на свете. После ранения на высоте 534 он чувствовал себя уже хорошо. Сохор рассказывал мне, какие чувства он испытывал обычно перед очередной операцией. Он жил в постоянном ожидании чего-то необычного. Он жил так, будто смерть не существовала для него, хотя он и говорил о ней иногда, "Такого не случалось, - повторял он, - чтобы я не осознавал своих действий!" Его радовали опасные задания, но он никогда не надеялся слепо на авось. "Если человек слишком уверен в себе, это тоже нехорошо, это нарушает равновесие!" - говорил он. И Сохор не терял душевного равновесия ни в момент грозившей ему смертельной опасности, ни тогда, когда он этой опасностью просто-напросто манкировал. Зазвонил телефон, командир сказал в трубку:

- Мне нужен "язык", заходи!

Мы прекратили разговор. Я испытующе посмотрел Сохору в глаза. Резкие черты лица его свидетельствовали о несгибаемой воле. На лице выделялся прямой, несколько длинноватый нос. Но больше всего меня в нем привлекали его глаза. Совершенно особенные глаза! Они то сверкали огнем, то излучали мягкую доброжелательность. Я читал по ним всю его жизнь. Люди с такими глазами не задают вопросов даже тогда, когда идут на риск. Они даже умирают легко. Его лицо словно было создано для портрета.

Я смотрел на Сохора и думал: "Вот сейчас он пойдет выполнять задание, чтобы, возможно, последовать за тем, кто шел перед ним, и тогда кто-то другой займет место Сохора. И бог знает, когда эта очередь кончится!.."

* * *

Генерал Свобода медленно прохаживался по комнате, потом остановился и посмотрел Сохору в глаза.

- Антонин, очень нужен "язык", просто позарез! Причем нужен именно сегодня, завтра будет поздно.

- Понятно, - сказал Сохор своим спокойным, почти безразличным голосом и пристально посмотрел на командира.

- "Язык" нужен знающий, чтобы от него толк был, - добавил генерал. Безымянная продолжает сопротивляться, артиллеристы не знают целей. - Он провел пальцами по седым волосам, как это делал всегда, когда сосредоточенно что-нибудь обдумывал, а потом, как бы извиняясь за то, что поручает такое задание, более спокойно сказал: - Это не приказ. Я знаю, ты был ранен, и все же лучше идти тебе. Генерал Москаленко каждый день звонит и спрашивает, когда корпус выполнит свою задачу. Возьми с собой надежных ребят.

Внимание Сохора было уже приковано к карте. Он слушал командира корпуса, а мысленно уже приступил к выполнению задания. Сохор постоял над картой, выпрямился и решительно указал пальцем:

- Здесь перейдем. - После некоторого колебания он пришел к выводу: хотя немцы в таких местах много минируют, но все же район Яворины к востоку от Соварны, на самом левом крыле корпуса, кажется ему самым подходящим для подобного рода предприятия. Пропасти и обрывы, густой лес! Несколько хлопцев затеряются здесь, как зернышко в поле, а для сплошной охраны гитлеровцы все равно не имеют здесь достаточно сил.

Они обсудили задание, обговорили взаимодействие с партизанами. Чтобы успокоить генерала, Сохор заверил, что риск в этих местах не очень большой, и описал командиру дорогу, которой они пойдут: они направятся по лесу прямо на Герцувату, по большой дуге обойдут деревню Прикру, спустятся по лесу к Бодружалу и проникнут там в гарнизон. Сохор уже знал, как просто можно передвигаться за линией фронта. Не надо только думать, что с тобой будет, если тебя схватят...

- Продумано у тебя все хорошо, - сказал генерал и признательно пожал Сохору руку. На прощание командир еще раз напомнил о том, что по своему значению это задание выходит за рамки корпуса. - Мы должны как можно скорее прорвать оборону на Обшаре и Безымянной и выйти на прешовское направление.

* * *

Утром 21 ноября майор Энгел, начальник разведки, и надпоручик Сохор с группой разведчиков из пяти человек направились на наблюдательный пункт 1-го батальона.

Вот что рассказывал потом один из разведчиков:

"На шинелях у нас были маскхалаты. Их грязно-серый цвет хорошо подходил к характеру местности, по которой мы передвигались. У каждого из нас были автомат, штык и три гранаты. В карманы мы понапихали кляпы, бинты, веревки и еду на три дня.

Перед Соварной, к востоку от Нижнего Комарника, мы прошли сначала по узкой долине, потом по лесной тропинке поднялись по склону Соварны на самую ее вершину. Мы находились недалеко от государственной границы. Там, в мелком ходу сообщения, мы присели под елью и начали всматриваться в горизонт. Вершины гор будто упирались в серое небо. Командир батальона вытащил карту и уточнил ориентировку на местности. Слева темнелась расчлененная на множество малых хребтов гора Петрзыньска (ее чехословацкая половина носит название Яворина).

- Малая война, которая ведется в этих тесных горах, выигрывается хитростью и ловкостью. Каждый шелест здесь далеко слышен, - предупредил нас командир батальона.

Сохор поднес к глазам бинокль и стал метр за метром прочесывать местность. Неожиданно бинокль замер. Прошло четверть часа, а Сохор в маскхалате неподвижно лежал на одном месте среди заснеженной поляны. Минуло полчаса, а Сохор, будто окаменевший, не шевелился. Вот уже прошел час. Мы стучали зубами от холода, а Сохор все молчал. Он оцепенело смотрел куда-то вперед, и если бы не лежал на животе с поднятой головой, то вполне сошел бы за труп. Когда прошли следующие полчаса, нам это уже порядком надоело. Наконец Сохор глубоко вздохнул, отполз немножко назад и тяжело встал.

- Лучше окоченеть, чем погибнуть, - с улыбкой сказал он.

Он высматривал место, подходящее для скрытого перехода фронта. Сохор сказал, что долго смотрел в этом направлении, пока не заметил что-то подозрительное. У него появилось такое чувство, будто кто-то собирается прыгнуть ему на шею. С этой минуты ему стало все равно, сколько он пролежит на снегу. Время тянулось томительно долго. Наконец подозрительная тень куда-то исчезла. Было не по себе от мысли, что бы стало, если бы час назад разведчик Сохор повернулся к противнику спиной. У кого-то сдали нервы. Кто-то проиграл бой с терпеливостью. Этим обманным путем они уже не пойдут. Сохор нашел другой.