Вместе с Шаровым я захожу в двухэтажный коттедж - посмотреть на захваченные гитлеровские знамена.

- Штаб, что ли, был? - спрашиваю по дороге Василия Михайловича.

- Никак нет.

В большой комнате на стенах картины. В самом центре - большой портрет Гитлера. По углам стоят хрустальные вазы с искусственными цветами из перьев. Мебель красного дерева. На письменном столе альбом с фотографиями. Перелистываю. Сначала идут семейные фото, потом парады, несколько фотоснимков Гитлера на трибуне. Дальше пошли фотографии виселиц. Около тел казненных обычно красуется в профиль молодой круглолицый офицер, щеголевато подбоченившийся. Вот, крупным планом: одна из повешенных. На ее груди доска: "Такая судьба постигнет каждого партизана и комиссара, каждого, кто выступает против германской армии". И снова виселицы, расстрелы, виселицы. Листаю дальше. На глаза попалось вложенное в альбом письмо. Дата - ноябрь 1941 года. Шаров переводит. Гестаповский палач сообщал своему дорогому "фатеру" (как я понял из письма, старому функционеру нацистской партии), что находится под Москвой. "Только что получен приказ. Не могу писать подробно, но твой сын будет в числе избранных, кто призван Гитлером уничтожить столицу азиатов. Возможно, когда-нибудь мы с тобой покатаемся над ней на лодках, ты меня понимаешь... Непрерывно рассматриваем город в бинокли. Отсюда совсем недалеко. Обещаю, что если задача будет успешно выполнена, то наша часть первая пройдет на параде мимо Кремля, на стенах которого будут стоять наши генералы! Хайль Гитлер! Целую тебя, твой любящий сын Вилли". - Пошли вниз! - зовет Шаров. Знамена там!

По винтовой лестнице спускаемся в бетонированный подвал. Горит свет. Первое, что бросилось в глаза - два полковых фашистских знамени, стоящие в углу. Как они сюда попали? Неизвестно. Потом мой взгляд упал на тело, лежащее посреди убежища. Это старик с суровым выражением лица, с усами "а ля Вильгельм".

Он лежит навзничь, руки раскинуты. Шаров, спокойно перешагнув через мертвого фашиста, на ходу бросил:

- Нервы не выдержали. А готовился, видать, основательно.

Выхожу из душного подвала на свежий воздух и при свете вспыхнувшей ракеты вижу недалеко от коттеджа знакомую, слегка прихрамывающую фигуру Павловцева. Неужели он успел уже сюда добраться? Конечно, он, Павел Лаврович! Голова замотана бинтами, одна рука на перевязи, другой опирается на палочку. Но сколько энергии и радости на лице! И посторонний почувствует: в родную семью человек вернулся.

- С выздоровлением, Павел Лаврович! - приветствую его.

Он смущенно опускает глаза.

- Думаю предложить Журавлеву собрать партийную комиссию и разобрать персональные дела всех беглецов.

- Каких беглецов? - Павловцев уже догадывается о подвохе.

- Да вот этих, по списочку, полученному от начсанарма. Первым в нем значится образцовый товарищ - член партии с восемнадцатого года, председатель Череповецкой Красной гвардии, комиссар полка в гражданскую войну и секретарь партийной организации полевого управления армии в Отечественную - некто Павловцев. Знаешь такого?

- За что же на комиссию?

- За дурной пример.

- Готов принять любое наказание, если виноват. Только не отправляйте обратно в госпиталь! Могу сказать за всех раненых: лежать в такой момент невозможно... Откажут ноги - на локтях в Берлин вползу!

- Ну, не волнуйся. На этот раз простим тебя за старые заслуги. Как здоровье?

- Спасибо врачам! - И после паузы добавил: - А смерть была близкая, разговаривал с ней запросто, как Вася Теркин.

- Что новенького сообщила?

- Сказала, что с нее хватит. У нас в семье и так горя много: погиб мой единственный сын, два брата изувечены. На этот раз решила пройти мимо. "И на этом,- ответил ей, - спасибо". А если совсем всерьез, не по Теркину, то спасли меня в первую очередь забота и любовь боевых товарищей. Кто только в палату не приходил! Иные только успеют мне сказать: 43доровья тебе, батя, здоровья, старик!" - и бегут обратно в танк, в бой торопятся. Ну как мне было в палате лежать? И вам тоже спасибо, что приходили.

- Хватит благодарить! Раз удрал - отдыхать не придется. Вот новая директива штаба фронта: по возможности не разрушать электростанции, водокачки, хлебозаводы, охранять больницы, библиотеки, лаборатории. Сегодня довел эти указания до политработников, а на тебя возлагаю проверку исполнения.

Михаил Алексеевич Шалин передал нам новое приказание командующего фронтом. Военному совету предписывалось отобрать группу людей и в течение ночи захватить аэропорт Адлерсгоф и аэропорт Темпельгоф. По предположениям разведчиков, на этих аэродромах находились, помимо бомбардировочной авиации, личные самолеты Гитлера и других главарей нацистской партии, приготовленные к спешному отлету.

Захват Адлерсгофа был делом трудным, но естественным: аэропорт лежал впереди по маршруту в четырех километрах. Но центральный аэропорт Берлина Темпельгоф располагался почти в центре города, в каких-нибудь трех с половиной километрах от рейхстага. До него предстояло добираться пятнадцать километров пригородными и городскими кварталами, каждый из которых был превращен в крепость. Да, это задача! Трудности - небывалые.

Вместе с Дремовым и Шаровым отобрали людей. Состав отряда для захвата Адлерсгофа не вызвал затруднений: Дремов сразу предложил послать туда разведчиков отдельного мотоциклетного батальона майора Графова. А вот второй отряд, который пойдет на Темпельгоф?..

- Вы, Иван Федорович, занимайтесь пока своими делами, а мы пойдем!

Катуковское "пойдем" понятно мне без пояснений: несомненно - в нашу родную, в Первую гвардию, к Темнику.

Темник доводил очередную задачу до состава бригады. Посреди замкнутого кольца людей возвышалось расчехленное знамя. Луна и зарево пожаров освещали силуэт бригадной святыни, и одно чувство, что она здесь, торжественно настраивало сердца гвардейцев. Заметив нас, гвардейцы разомкнулись и пропустили в середину.

Катуков знал, что надо сказать своей бывшей бригаде.

- Мы пришли к вам, товарищи, чтобы передать решение Военного совета армии: именно Первой танковой гвардии будет доверена высокая честь - начать штурм самого Берлина.

Чувствовалось, как колыхнулась взволнованная масса людей.

Катуков помолчал, поднял знамя повыше, чтобы все видели:

- Последняя задача поставлена партией и народом - водрузить знамя Победы над рейхстагом! Военный совет именно вам первым доверяет ворваться в Берлин и выполнить волю Родины.

- Клянемся!

- Не запятнаем, - голос Темника звучал торжественно, строго. - Пронесем знамя с честью и покончим с фашизмом. Навсегда!

- В лице вашего командира мы целуем вас всех. Желаем больших воинских удач, - сказал Катуков. И мы крепко расцеловались с Темником.

- Товарищ командующий! - обратился к Катукову командир батальона Владимир Жуков.- Прошу доверить моему батальону первому форсировать Шпрее.

Просят пустить их вперед Головин, Шустов, Сирик... Вот они перед нами, готовые пятнадцать экипажей, необходимые для выполнения самого трудного задания. Они первыми ворвутся в логово германского фашизма.

Сообщаем Темнику эту новую боевую задачу. Его мнение совпало с нашим: только ветерану Владимиру Жукову со старейшими бойцами бригады под силу совершить такое ответственно-трудное дело.

Вместе с В.А. Жуковым и прибывшим сюда майором B.C. Графовым командир бригады садится за карту.

Самая маленькая ошибка сейчас будет стоить жизни полутора десяткам экипажей, прошедшим через все опасности на тысячекилометровых дорогах от Москвы до Берлина. О противнике нам почти ничего не известно. Тяжелая ответственность за людей легла на плечи Темника.

- Внимательнее, Жуков. За Шпрее тебя выводит Графов.

Тут Темник задумывается. Путь за рекой пересекался Тельтов-каналом: двумя рукавами водная преграда охватила аэропорт Адлерсгоф, и, куда ни двинься, приходится ее форсировать. Но сеть водных преград настолько причудлива, что перед самым аэродромом нужно будет форсировать канал вторично. Темник ищет наилучший выход из лабиринта, изучает всевозможные варианты направления и наконец принимает решение.