Однако первое, что сделал обер-комиссар Брайтер, это широко открыл окно комнаты и впустил холодный ноябрьский воздух. Прошел почти час, пока он сообразил, что надо измерить температуру. Кроме того, пока полицейские осматривали квартиру, Эрна Крюгер опустошила бутылки с молоком и пакеты с булочками, оставленные, по ее словам, возле двери. Как она выразилась, выпить молоко и съесть булочки ее заставило волнение. Таким образом, теперь уже не было точных доказательств, указывавших на то, что прошло три дня со дня смерти Нитрибитт. Ведь пустые бутылки она могла выставить перед дверью сама — даже утром 1 ноября. О том, что домработница по каким-то причинам могла давать ложные показания, в тот момент никто не подумал. Поэтому обер-комиссар не придал всей этой истории большого значения. Тем не менее в дальнейшем расследовании убийства Марии Нитрибитт эта ошибка сыграла, пожалуй, решающую роль.

Осмотр места преступления проходил в обычном порядке. Труп Нитрибитт и обстановка в комнате, как и требуется, были сфотографированы с разных точек обзора. Обер-комиссар Мёршель сразу же сделал соответствующие выводы. Убитая была полностью одета, в костюме — значит, речь шла не о половом преступлении. Дорогой персидский ковер, который лежал на полу перед кушеткой, был сдвинут в сторону, а кресло в стиле чиппендель[2] опрокинуто — следовательно, между убийцей и его жертвой произошла ожесточенная схватка. Об этом также говорили открытая рана на затылке убитой и протянутая к телефону рука.

После фотографов за дело взялись специалисты по отпечаткам пальцев. Они добыли богатые трофеи, и среди них те, которые впоследствии стали важнейшими уликами. На кухне криминалисты обнаружили рюмку и бутылку из-под спиртного иностранного производства. В то время как на рюмке отчетливо просматривались отпечатки пальцев того, кто из нее пил, на бутылке не было ни малейшего следа. Скорее всего, ее поверхность тщательно протерли.

Роскошь, хотя и с налетом безвкусицы, с которой была обставлена квартира, привела Брайтера к мысли, что преступник пошел на убийство ради находящихся здесь ценностей. Но шеф тут же заставил его усомниться в правильности подобного вывода. Без долгих поисков обер-комиссар Мёршель снял с полки для пластинок шкатулку с тремя золотыми браслетами и кучей дорогих колец. Поначалу на Брайтера это не произвело особого впечатления:

— Если был опытный преступник, то он знал, что сбывать драгоценности слишком опасно, да и получить за них он мог разве что десятую часть реальной стоимости. Нет, этот тип искал наличные!

В ответ Мёршель показал ему сумочку из крокодиловой кожи — она сама стоила около тысячи марок — и, открыв ее, вытащил целую кипу мятых банкнот разного достоинства.

— Почему же он тогда это оставил? Ведь здесь не меньше трех тысяч марок!

— Может, в спешке не обратил на нее внимания. Кому придет в голову, что в дамской сумочке могут быть такие деньги?

— Ну нет, Брайтер, у преступника было достаточно времени, чтобы обыскать всю квартиру. А сумочка к тому же лежала прямо вот здесь, в кресле…

— Возможно, он нашел что-нибудь настолько ценное, что больше уже ничего и не искал. Здесь прямо-таки пахнет деньгами.

Мёршель покачал головой и передал сумочку на хранение одному из сотрудников. Он хорошо знал своего заместителя и понимал, что, если Брайтер что-нибудь возьмет в голову, его уже трудно будет переубедить.

Пока Брайтер, явно обиженный, молча продолжал обследовать комнату, Мёршель решил осмотреть всю квартиру. Комнаты располагались так, что он сразу попал в спальню. Открыв дверь, обер-комиссар застыл в удивлении: огромная французская кровать стояла посредине и занимала больше половины всей комнаты. Она была застелена голубым парчовым покрывалом, и казалось, что ею уже много дней не пользовались.

Справа от кровати, на невысокой тумбочке, рядом с белым телефоном, стояла фотография в дорогой, отделанной красным сафьяном, рамке. Этот снимок с изображением мужчины сразу же заинтересовал Мёршеля. Лицо казалось знакомым, хотя он и не мог вспомнить, откуда его знает. Чтобы внимательнее рассмотреть, обер-комиссар направился к тумбочке, но был остановлен яростным собачьим лаем. Белый пудель забился под кровать и, увидев приближающиеся ноги, начал возбужденно тявкать.

Мёршель нагнулся, вытащил пса из-под кровати и, держа на руках, попытался успокоить его, а затем вынес в коридор и отдал дежурившему там полицейскому.

Вернувшись в спальню, обер-комиссар обследовал пол в поисках следов, которые подсказали бы, как долго оставался пудель закрытым в комнате.

Однако, как ни старался, он не обнаружил ни малейшей лужицы, оставленной собакой. Не придавая еще этому курьезному факту особого значения, Мёршель продолжил осмотр спальни. Фотография на ночной тумбочке приковала его внимание. Он был уверен, что знает человека на снимке, но никак не мог вспомнить, кто он такой. Наверняка кто-нибудь из тех, кого видел на страницах газет, — спортсмен, киноактер или политик… Но именно в этот момент в голову ничего не приходило. Несколькими минутами позже он все же установил его личность: в выдвижном ящике тумбочки лежал маленький изящный блокнот-календарь с десятком фамилий, половина из которых часто появлялась в газетах. Среди них — и фамилия мужчины на фотографии.

Эта маленькая, неприметная записная книжка, снимок в дорогой рамке и еще несколько десятков найденных в спальне фотографий мужчин, как говорится, в расцвете лет — все это превращало смерть проститутки Нитрибитт из заурядного убийства в скандальную историю с сильным общественно-политическим привкусом.

Невзрачный внешне, обер-комиссар был неглупым и честолюбивым человеком. Он обладал хорошим политическим чутьем и достаточной дальновидностью, чтобы сразу сообразить, какие взрывоопасные материалы оказались в его руках. Если правильно их использовать, то они помогут ему подняться по служебной лестнице — до главного инспектора, до шефа уголовной полиции, а то и до министра… С другой стороны, если сделать ошибку, проболтаться где-нибудь, допустить сюда прессу, общественность, то можно поплатиться карьерой.

Поэтому из записной книжки, снимка с ночной тумбочки и найденных фотографий Мёршель сделал что-то вроде государственной тайны. Он всего лишь проинформировал своего заместителя, что изъял в спальне записную книжку, снимок в дорогой сафьяновой рамке и картонную коробку с двадцатью пятью фотографиями, предположительно, знакомых убитой.

Медлительному Брайтеру было достаточно, чтобы найденные вещи заносились в протокол, а остальное… Он даже рад был, что шеф взял на себя часть работы.

— Ну что, вы пока обойдетесь без меня? Я хочу подскочить в управление: директор Кальк ждет доклада, — сказал Мёршель и неожиданно для всех, распрощавшись, поспешно покинул квартиру.

Брайтер только позже понял, почему его начальник так торопился к директору Кальку, шефу уголовной полиции Франкфурта. А в этот вечер, 1 ноября, он лишь угрюмо пробурчал:

— Чего ему надо от старика? Да и того наверняка уже нет на месте…

Однако спешащий руководитель комиссии был остановлен Эрной Крюгер, в нетерпении ожидавшей на лестничной площадке. Вне себя от возмущения, она преградила ему дорогу:

— Послушайте-ка, господин комиссар! Это же ни на что не похоже! Вы уже больше часа заставляете меня торчать на этой холодной лестнице. Знаете, это уж слишком…

Мёршель остановился:

— Извините, а кто вы, собственно, такая?

— Благодаря мне открылось убийство фройляйн Нитрибитт, — сказал Эрна Крюгер с такой гордостью, будто совершила патриотический поступок.

Яркие вспышки заставили обер-комиссара обернуться. На ступенях ведущей вниз лестницы расположились с полдюжины фоторепортеров; они не могли упустить случая запечатлеть на пленке шефа комиссии по расследованию убийств вместе с той, которая одно из убийств обнаружила. Закрывая лицо руками, Мёршель раздраженно напустился на них: