- А для этого, дедушка, у нас у каждого парашют есть. Он из прочной материи. Вот на нем и спускаемся тогда.

- И большой он? - Дед, видимо, не мог выговорить такое мудреное слово, но я его понял.

- Не так, чтобы очень, но хату всю накроет.

- Батюшки мои! Ты бы нам хоть один прислал.

- Зачем он вам, дедуля? - удивился я.

- Как зачем? Да мы из него всем ребятишкам пошили бы портки да рубахи. А то видал, в чем ходят?..

- Все фашисты проклятые побрали, - наперебой заговорили женщины. - Даше онучи теплые и те похватали...

Большинство женщин было босиком, в стареньких, латаных-перелатанных платьях или потертых широких юбках. Некоторые мужчины носили трофейные ботинки с металлическими клепками на подошве, кое-кто - кирзовые сапоги, а рубахи у всех были выгоревшие, старые.

На другом конце деревни взвизгнула гармонь, и до нас донесся девичий голос:

Ох, война, война, война,

Что же ты наделала...

Гармонь вдруг смолкла, вслед оборвался и голос. Где-то безответно пропел петух.

- Что же это у вас на всю деревню один певень? Как же он со всеми курами управится? - улыбнулся Антон.

- А ему и управляться не с кем, всех кур немцы поели. Вот только каким-то чудом и остался один петух у старухи Иванихи, - пояснил отец.

- Да-а-а, - задумчиво протянул Антон, - наделали фашисты делов, теперь и за три пятилетки не расхлебаешь.

- Ты, сынок, не горюй. Мы привычные, быстро расхлебаем. Дай срок - и куры будут, и все другое. Вот только фашиста окаянного быстрей добейте, как-то просительно проговорила мать. - Куры - это ничто. Люди гибнут... Вон и Сашок наш головушку сложил..

Мама заплакала.

- Ну хватит, хватит, не такой сегодня день, чтобы рыдать, для этого будет время, - оборвал ее отец.

Мать затихла, посмотрела на ходики. Они показывали далеко за полночь.

- Батюшки-светы, время-то уж сколько! - удивилась она и извиняющимся тоном обратилась к собравшимся: - Спасибо вам всем, что пришли, а гостям отдыхать надо. Ведь им завтра улетать.

Через три-четыре часа уже светило солнце. Мы поднялись, по пояс умылись холодной водой и позавтракали. К дому на подводе подъехал Григорий, самый младший из моих братьев.

- Надо бы вам побывать в соседних деревнях, - сказал он. - Пусть люди посмотрят на живых летчиков, послушают правду о войне.

Мы навестили ближайшие деревни. Люди задавали много вопросов, принимали нас, как своих родных, предлагали все, чем были богаты. К полудню возвратились домой. Пообедали, осмотрели и проверили наш "кукурузник". Залили в бак канистру бензина, прихваченную мотористом на всякий случай.

Наступили минуты прощания. Страшно не люблю их. К самому горлу подступает какой-то комок, и становится трудно говорить. Все почему-то тебя жалеют, а ты не можешь никого утешить.

Мать плакала, повиснув на моей шее. Глядя на нее, заголосили и другие женщины. Я не выдержал и прикрикнул:

Да перестаньте! Что вы меня заживо хороните?

Женщины приутихли.

- Береги себя, сынок! - сквозь слезы просила мать.

- Постараюсь, мама, - как можно бодрее ответил я.

А сам подумал: "Пуля не разбирает, чей ты сын - Марьин или Дарьин, ей все равно - солдат ты или генерал, молодой или старый. Тюкнет, и поминай как звали".

Я тепло попрощался со всеми и забрался в кабину. Мы осторожно вырулили на взлет. Поднявшись в голубую высь, сделали прощальный круг, качнули крыльями, помахали руками и легли на обратный курс.

Приземлились на аэродроме в указанное время. На посадочной полосе нас окружили товарищи - летчики, техники, механики, мотористы.

- Николай, ну как там? Рассказывай! - наперебой требовали они.

Ничего нельзя было поделать, пришлось тут же, у самолета, рассказать обо всем, до мельчайших подробностей.

За ужином я видел возбужденные, радостные лица друзей. Они чувствовали себя так, будто вместе со мной побывали дома.

- А знаешь, Коля, - шепнул Калюжный, - после твоей побывки у всех словно силы прибавились.

- Спасибо, Леха, очень рад, - я крепко пожал ему руку.

Когда выходили из столовой, Калюжный громко запел:

Что день грядущий нам готовит...

- Во дает! - засмеялся кто-то из механиков.

- Помолчи, гаечная душа, - беззлобно огрызнулся Калюжный.

В эту летнюю ночь впервые за много дней я спал как убитый. Утром нас снова ждала привычная работа - боевые вылеты, воздушные бои.

На одном крыле

В июле 1944 года 18-й авиаполк получил новейшие по тому времени истребители Як-3. Этот самолет, созданный известным авиаконструктором А. С. Яковлевым, пришелся всем нам по душе. По боевым характеристикам он значительно отличался от своего предшественника Як-9. По весу это был самый легкий истребитель в мире, а двигатель на нем имел мощность 1600 лошадиных сил. Вооружение самолета состояло из 20-миллиметровой пушки и двух пулеметов калибра 12,7 миллиметра. Высокие аэродинамические качества позволили этой машине превзойти все немецкие истребители по скорости, скороподъемности и маневренности. В воздушном бою с "фокке-вульфами" и "мессершмиттами" Як-3 имел бесспорное преимущество.

В эскадрилью прибыло пополнение. Места погибших летчиков заняли старший лейтенант Федор Агуреев, лейтенант Николай Агалаков и младший лейтенант Викентий Машкин. В первые же дни "для удобства" ребята их окрестили по-своему. Агуреев - неразговорчивый, замкнутый - получил кличку "Тихоня", Агалаков стал "Глэком", а Машкин - "Гобсом".

Сейчас, много лет спустя, это кажется несерьезным, даже несолидным. Но тогда, в 22-23 года, мы смотрели на все по-другому. В наших характерах остались юношеские черты. Хотя люди на войне рано взрослеют, порою хотелось позабавиться. Нам ничего не стоило во время отдыха на земле поддеть друг друга, "купить" на чем-нибудь. Но в воздухе все эти юношеские забавы исчезали, и мы становились не по годам серьезными и озабоченными. В эти моменты все чувствовали огромную ответственность, возложенную на наши плечи матерью-Родиной.

Без веселой шутки, задорной прибаутки, беззлобной подковырки нам было бы труднее воевать и переносить все тяготы фронтовой жизни.

Бывало, в свободные часы соберутся в круг балагуры Николай Корниенко, Алексей Калюжный, Николай Лукьянченко, Мириан Абрамишвили и начинается "представление". Плотный здоровяк Калюжный с самым серьезным видом густым басом затянет:

Я сижу на берегу,

Не могу поднять ногУ...

А высокий, жилистый Корниенко с неизменной улыбкой на устах поправит:

Не ногУ, а нОгу...

Калюжный внимательно посмотрит на него и как ни в чем не бывало продолжит:

Все равно не мОгу!..

Смех несется со всех сторон.

Но, как говорится, потехе - время, работе - час. За 4 дня мы полностью выполнили программу переучивания на Як-3 и сделали большой перелет из Поволжья по маршруту Аткарск - Тамбов - Тула - Смоленск - Борисов (аэродром Лошница).

Короткая передышка подходила к концу. 27 августа мы покинули Лошницкий аэродром. Я вновь попрощался с родной Белоруссией. Новое место дислокации полка находилось в районе литовской деревни Меркине. Севернее, на аэродроме Алитус, обосновались французские летчики "Нормандии".

Всем не терпелось проверить новые самолеты в воздушном бою. Но авиация врага на этом участке фронта пассивничала. Мы в основном занимались полетами на свободный поиск и "охоту" в районе Сувалки, Августов, Элк.

16 сентября я и Алексей Калюжный вылетели в район Сувалок. На проселочной дороге Рачки - Тройбы обнаружили штабной автобус. С пикирования обстреляли его. Машина загорелась и свалилась в кювет. Через несколько километров увидели еще 2 машины. Снова атака, и этих как не бывало. На пикировании Як-3 очень быстро набирал скорость. Выхожу из атаки боевым разворотом. По расчетам, ведомый в это время также должен выходить из атаки, однако я его не вижу. Запрашиваю по радио:

- "Двадцать второй", где находишься? В ответ слышу: