- А Годневу вы любили? - спросила Полина.

- Да, я ее любил, - отвечал Калинович.

- Очень?

- Очень.

- Точно ли вы оставляете ее?

Калинович усиленно вдохнул в себя целую струю воздуха.

- Она изменила мне, - проговорил он.

- Не может быть! Нет!.. Какая оке эта она!.. Я не думала этого... Нет, это, верно, неправда.

- Изменила, - повторил Калинович с какой-то гримасой.

- И вам трудно об этом говорить, я вижу.

- Да, нелегко.

- Ну и не станем, - сказала Полина и задумалась.

- Послушайте, однако, - начала она, - я сама хочу быть с вами откровенна и сказать вам, что я тоже любила когда-то и думала вполне принадлежать одному человеку. Может быть, это была с моей стороны ужасная ошибка, которой, впрочем, теперь опасаться нечего! Человек этот, по крайней мере для меня, умер; но я его очень любила.

Калинович молчал.

- Вы не будете за это на меня сердиться? - продолжала Полина.

- По какому оке праву? - проговорил он, наконец.

- По праву мужа, - отвечала с улыбкой Полина.

- Что ж? - отвечал Калинович, тоже с полуулыбкой.

- Не сердитесь... Я вас, кажется, буду очень любить! - подхватила Полина и протянула ему руку, до которой он еще в первый раз дотронулся без перчатки; она была потная и холодная. Нервный трепет пробежал по телу Калиновича, а тут еще, как нарочно, Полина наклонилась к нему, и он почувствовал, что даже дыхание ее было дыханием болезненной женщины. Приезд баронессы, наконец, прекратил эту пытку. Как радужная бабочка, в цветном платье, впорхнула она, сопровождаемая князем, и проговорила:

- Bonjour!

- Bonjour! - сказала Полина и сейчас же представила ей Калиновича как жениха своего.

- Ah, je vous felicite[115], - проговорила баронесса.

- Et vous aussi, monsieur[116], - прибавила она, протягивая Калиновичу через стол руку, которую тот пожимая, подумал:

"Вот кабы этакой ручкой приходилось владеть, так, пожалуй бы, и Настеньку можно было забыть!"

Баронесса, конечно, сейчас же вызвала разговор о модах и по случаю предстоявшей свадьбы вошла в мельчайшие подробности: она предназначила, как и у кого делать приданое, кто должен драпировать, меблировать спальню и прочие комнаты, обнаружа при этом столько вкуса и практического знания, что князь только удивлялся, восхищался и поддакивал ей. Калинович тоже делал вид, как будто бы все это занимает его, хоть на сердце были невыносимые тоска и мука.

В дальнейшем ходе событий жених и невеста стали, по заведенному порядку, видаться каждый день, и свидания эти повлекли почти ожидаемые последствия. Кто не знает, с какой силой влюбляются пожилые, некрасивые и по преимуществу умные девушки в избранный предмет своей страсти, который дает им на то какой бы ни было повод или право? Причина тому очень простая: они не избалованы вниманием мужчин, но по своему уму, по своему развитию (жаждут любви; им потребно это чувство, и когда подобная звезда восходит на их горизонте, они, как круглые бедняки, страстно и боязливо хватаются за свою последнюю лепту. С Полиной, каковы бы ни были ее прежние чувства к князю, но, в настоящем случае, повторилось то же самое: с каждым, кажется, часом начала она влюбляться в Калиновича все больше и больше. Бывши скупа и расчетлива не меньше матери, она, не ожидая напоминаний князя, подарила жениху разом билет в полтораста тысяч серебром. Калинович поцеловал у ней при этом руку и был как будто бы поласковей с нею; но деньги, видно, не прибавили ему ни счастия, ни спокойствия, так что он опять не выдержал этой нравственной ломки и в одно милое, с дождем и ветром, петербургское утро проснулся совсем шафранный: с ним сделалась желчная горячка!

Полина перепугалась, сейчас же переехала в город и непременно хотела сама ухаживать за больным, постоянно стараясь развлекать его своими ласками.

Сделавшись от болезни еще нервней и раздражительней, Калинович, наконец, почувствовал к невесте то страшное физиологическое отвращение, которое скрывать не было уже никаких человеческих сил, и чем бы все это кончилось, - неизвестно! К счастию, лечивший его доктор, узнав отношения лиц и поняв, кажется, отчего болен пациент, нашел нужным, для успеха лечения, чтоб невеста не тревожила больного и оставляла его больше в покое, больше одного. Он передал это князю, который, в свою очередь, тоже хорошо понимая настоящую сущность, начал употреблять всевозможные уловки, чтоб задержать Полину у ней на квартире, беспрестанно возил ее по магазинам, и когда она непременно хотела быть у Калиновича, то ни на одну секунду не оставлял ее с ним вдвоем, чтоб не дать возможности выражаться и развиваться ее нежности.

Свадебные хлопоты стали приходить к концу. Калинович худой, как скелет, сидел по обыкновению на своей кровати. Человек доложил ему, что пришел генеральшин Григорий Васильев.

- Пусти! - сказал Калинович.

Вошел знакомый нам старик-повар, еще более оплешивевший, в старомодном, вишневого цвета, с высоким воротником, сюртуке, в светло вычищенных сапожках и серебряным перстнем на правой руке.

- Что тебе надобно? - спросил Калинович.

- Так как, выходит, являюсь господину и барину моему, на все дни живота моего нескончаемому... - отвечал Григорий Васильев, свернув несколько голову набок и становясь навытяжку.

Калинович посмотрел на него.

- Собственно, как старому генералу, за которого теперь все наши помыслы и сердец наших излияния перед престолом всевышнего изливаться должны за успокоение их высокочувствительной души, и больше ничего... так я и понимаю!..

Калинович догадался, что старик был сильно выпивши, и, желая от него скорее отделаться, подал было ему три рубля серебром, но Григорий Васильев отступил несколько шагов назад.

- Не за тем, Яков Васильич, являюсь, - возразил он с усмешкою, - но что собственно вчерашнего числа госпожа наша Полина Александровна, через князя, изволила мне отдать приказ, что, так как теперича оне изволят за вас замуж выходить и разные по этому случаю будут обеды и балы, и я, по своей старости и негодности, исполнить того не могу, а потому сейчас должен сбираться и ехать в деревню... Как все это я понимать могу? В какую сторону? - заключил старик и принял вопросительную позу.

Калинович, однако, ничего не отвечал ему.

- Не дела моего исполнить не могу - это только напрасные обиды их против меня, - продолжал Григорий Васильев, - а что я человек, может быть, опасный - это может быть... - присовокупил он с многозначительной миной.

- Чем же ты человек опасный? - спросил наконец Калинович, которого начинала несколько забавлять эта болтовня.

- Коли приказанье будет, я доклад смелый могу держать, - отвечал старик с какой-то гордостью. - Григорий Васильев не такой человек, чтоб его можно было залакомить или закупить, что коли по головке погладить, так он и лапки распустит: никогда этого быть не может. У Григорья Васильева, - продолжал он умиленным тоном и указывая на потолок, - был один господин - генерал... он теперь на небе, а вы, выходит, преемник его; так я и понимаю!

- Конечно, - подтвердил Калинович.

- И ежели вы теперича, - продолжал старик еще с большим одушевлением, в настоящем звании преемник его чинов, крестов и правил, вы прямо скажете: "Гришка! Поди ты, братец, возьми в своей кухне самое скверное помело и выгони ты этого самого князя вон из моего дома!" А я исполнить то должен, и больше ничего!

Последние слова уж заметно заинтересовали Калиновича.

- Что ж тебе так не нравится князь? - спросил он.

- Князь!.. - воскликнул старик со слезами на глазах. - Так я его понимаю: зеленеет теперь поле рожью, стеблями она, матушка, высокая, колосом тучная, васильки цветут, ветерок ими играет, запах от них разносит, сердце мужичка радуется; но пробежал конь степной, все это стоптал да смял, волок волоком сделал: то и князь в нашем деле, - так я его понимаю.