- Я известен об этом! - взвился Красовский. - Прутики это! Понимаете прутики! Не дали Андрюше прутика, которого хотел, - вот и решил отомстить!
- Катя, вы рассказывайте, - предложил Мищук. - А вы, дрожайший Николай Александрович, имейте терпение!
- Да ведь и так, спасибо Екатерине Ивановне, все сходится... вздохнул Красовский.
- Что же вы узнали? - У Зинаиды Петровны горели глаза и щеки покрылись румянцем.
- Мы закончили с полковником Ивановым (Катя потупилась) утром рано, а уже ввечеру я заявилась к Чебряковой: "Вера, ты должна срочно сделать мне фасон подвенечного платья!" Она всполошилось - мол, кто, что, а я: "Секрет пока. Но тебе скажу первой!" Потом она говорит: "Немножко не ко времени, у меня опять гуляют". Я говорю: "Зайду в другой раз". Тогда она хватает меня за руки и тащит...
Сильные руки были у Веры Чебряковой. Словно речной буксир, втянула она Дьяконову в столовую - там за привычно роскошным столом пели, кричали и плакали, обнимаясь, знакомые Кати из воровского мира. Шла игра в "почту", все обменивались посланиями, сочиняя их на листках из записной книжки.
- А-а! - завопил Сингаевский, вылетая навстречу.- Красавица наша заявилась! Слышь, Катерина, рассуди нас: измена поощряется?
Катя зарделась.
- Как бы... нет... А что?
- Во, дурища... - ласково прогромыхал Латышев. - Да не мужу, а другу. Скажем, в деле? Убытки большие или жизни можно решиться, а?
- Тогда - другое дело, господа! - обрадовалась Катя. - Я поднимаю свой бокал за дружбу, верность, жертвенность! - и осушила единым глотком.
Ворье взвыло. Кто-то рвал на себе рубаху, кто-то лез целоваться, кто-то совал крест, требуя побрататься и обменяться тельниками в связи с этим прекрасным действом.
- Тогда она... - Рудзинский повел головой в сторону гостьи, - все и решила. Так и поступим?
Все согласно закивали, заговорили разом, перестали обращать внимание на Катю, и она незаметно выскользнула из комнаты. Когда оказалась в коридоре, по неизбывной женской невоспитанной привычке ("А кто меня без отца мог толком воспитать?") вернулась к дверям и отчетливо услышала: "Стал быть, байстрюку амба!"
- Верьте мне! - Катя обвела присутствующих растерянным взглядом. - Я как бы и испугалась, а с другой стороны - ну амба и амба, мне-то что? "Байстрюк"? - спросила я себя. А что? Я знаю, кто такой этот "байстрюк"? Может, это воровская кликуха одного из них? Я им всем не мама, чтобы беспокоиться... А что я там была и с ними играла - вот, - и протянула листок с круглыми дырочками. - Это я Петьке написала...
- "Петя Сингаевский - красивый мужчина..." - вслух прочитал Мищук. Такой же листик, господа. Такие около трупа валялись. Что это?
- Для игры разодрали Веркину записную книжку...
Все ошеломленно молчали, и Катя продолжала:
- Когда я спустилась во двор, Вера нагнала меня...
Она была не в себе, испугана, схватила за руку.
- Ты не думай, это их дела, понимаешь?
- Да ничего... - смущенно отозвалась Катя. - Чего ты всполошилась?
- Ладно, - обрадовалась. - Ты приходи завтра ввечеру, раньше я не могу, занята, никого не будет, детей я к Сингаевским отправлю, мы с тобой фасон обрисуем, обсудим, ладно?
На следующий день Дьяконова явилась точно вовремя. Вера и вправду была одна, шила наволочки.
- Садись, - пригласила. - Чаю попьем, порисуем.
Вечер провели дружно, рисунок платья получился хорошо, Вера причитала:
- Тебя, красавицу, и так всякий возьмет, пусть и приданного у тебя нет, а уж в этом платье - и подавно! Ты в нем как императрица станешь!
За болтовней и делом летел вечер, часы пробили, Катя смутилась.
- Поздно... Хоть и не так далеко до дому, а страшно.
Вера ласково улыбнулась.
- Оставайся. Только спать будем в одной кровати - Василий нынче на дежурстве.
Начали устраиваться, Кате приспичило по нужде, пришлось спуститься во двор...
- Вы меня извините за такие подробности, но дело в том, что не успела я сойти вниз, как слышу голос детский: "Тетенька, а Вера Владимировна дома ли?" - "Тебе зачем?" - "Она к завтрему обещала рубашку зашить, а то домой не могу идти, отчим изобьет!" Я ему говорю: "Вот, нашел время! Не мешай, мне по делу надобно!" - "Я наверх пойду". Слышно стало, как стучат каблуки ботинок.
Катя сидела в неудобной позе и бездумно наблюдала сквозь широкие щели, как угасает долгий весенний день. Темнело, слабый свет из окон едва высвечивал угол сарая, поленицу дров и выгнутую спину кошки на ней. Внезапно мелькнули какие-то тени, негромкий возглас раздался - не то вопрос, не то утверждение, голос был низкий, взволнованный, второй отозвался, и обе тени исчезли на лестнице. И стало тихо, так тихо, что Катя сразу позабыла, зачем пришл а, и, торопливо приведя одежду в порядок, решила немедленно вернуться в квартиру Чеберяковой.
- Она открыла мне сразу, - Катя волновалась все больше и больше, - мне показалось, что на ней лица нет! "Случилось что?" - спрашиваю, мнется, по плечу меня гладит. "Ты, - говорит, - ступай, ложись, а я сейчас, за тобой".
В спальне было темно, так темно, что темень за окном воспринималась, как брезжущий день. Ощупью добралась до широкой кровати, полог откинут был, подушки взбиты, но беспокойство нарастало и нарастало, не в силах справиться с ним - поднялась и без цели, просто так, направилась в коридор - чтобы пройти на кухню. Захотелось выпить чаю. С трудом, ушибившись и вскрикнув от боли, пробралась к дверям и уже хотела открыть их, как вдруг отчетливо услышала низкий мужской голос, он принадлежал Ивану Латышеву, вспомнила сразу. "Кажись, все теперь... - бурчал Латышев. Кончился. Мотайте его в ковер..." Снова послышались шелестящие, тяжелые звуки, будто нечто объемное и в самом деле с трудом закатывали в ковер. "До утра полежит... Ты, Верка, ничего, значит, не бойся... - это уже Сингаевский. - Я тебя в обиду не дам! Вечером мы его отнесем, куда надо, и сразу слиняем в Москву, а предварительно магазин фотографических принадлежностей колупнем, чтобы, значит, отвод вышел без задоринки!" - "Вас найдут! - не то кричала, не то шипела Вера, - дураки вы! Подумаешь, донес о "Софии"! Да вы еще и не сделали ничего!"- "Однако упредить..." Рудзинский будто ухмылялся, так уж противно звучал его голос.
- И я тихо вернулась в спальню, легла, потом пришла Вера, толкнула в бок: "Подвинься", я спрашиваю: "У тебя кто-то был?" Отвечает: "Никого". "А мне показалось, что Андрюша Ющинский к тебе поднялся..." - "Это зачем?" Села на кровати, дышит мне в лицо перегаром. "Да ведь он к тебе за рубашкой, что ли? Ты зашить обещалась?" Легла: "Верно, обещала, только завтра. Ты спи. А то ты чаю опилась, начнешь бегать вниз, меня будить. Если что- ведро в коридоре..." Чувствую- спит она...
Евдокимов слушал, словно ребенок сказку на ночь: приоткрылся рот, широко распахнулись глаза, выпятились губы. Да и все остальные прониклись рассказом - молчали, замерев.
Толкнула тихонько: "Спишь, что ли?" Не отозвалась, и тогда осторожно слезла с кровати, босиком (не дай бог, даже самый маленький шум!), на цыпочках двинулась к дверям. Тронула, они не заскрипели, коридор, заставленный всякой дрянью, тоже миновала без происшествий, наконец, нащупала дверную ручку и надавила. Но не тут-то было... Двери оказались запертыми. И тогда, укрепившись в подозрениях (что-то случилось именно на кухне и именно с мальчиком), вернулась в спальню, ощупью нашла одежду Веры и в ней связку ключей. В дверном замке перепробовала всю связку, штук двадцать, но все же открыла. Вот деревянная ванна ("Я в ней детей купаю, еще накануне объяснила Чеберякова. - Древняя, ей лет сто..."), под пальцами - ворс ковра - развернуть этот ковер, как можно скорее развернуть! И вот руки нащупывают что-то теплое еще, что-то скользкое, мягкое...
Дрожь била Зинаиду Петровну, в глазах застыли испуг и удивление.
- Ужас какой... - произнесла едва слышно, Катя закивала мелко-мелко.
- Я думала - щас умру!