Страсти бушевали и в их палате. Катенька испуганно охал, лежа на животе. Есаул Шалый высказался определенно:

- Тра-таэта, так его за ногу! Гришка - первый заступник немчуры!Теперь мы прижмем их всех! Разве дело конокраду в царских покоях возлегать?

__ Как не совестно! - впервые за все дни осмелился

возвысить голос на старшего по чину и возрасту прапорщик.- Гнусные сплетни!

- Не тявкай, щен. О "Яре" небось слыхал? А вот другая историйка: в суде привлекли одного за оскорбление имени. Вызвали свидетеля. Председатель суда спрашивает: "Ты сам слышал, как обвиняемый оскорблял словом?" А тот отвечает: "Да как же, вашество! И чего только не нес! Я уж и то ему сказал: "Ты все его, дурака, ругаешь, а лучше бы ее, стерву этакую!.."

- Да как вы смеете! - задохнулся от возмущения Катя. - Да это ж, это ж!..

- А разве я кого-нибудь назвал? - раскатисто хохотнул казак. - Давай, прапор, залечи свою задницу - мы с тобой на дуэли рубиться будем, согласен? Константин заплакал.

- А я тебе так скажу, коль серьезно: она самые строгие военные тайны обсуждала с Гришкой, а он все те тайны немчуре продавал. Всем известны шуры-муры Гришки с берлинскими банкирами и прочими "штофами"! Оттого кайзер все наши планы знал заранее. Теперь, слава богу, шабаш! Сколько Распутину от роду? Слыхивал, едва за сорок перевалил Старец - так ему и надо, мерзавцу, чтоб во дворце не блудил!

- Как можно? - в отчаянии лепетал Катя. - Связывать имя Распутина с именами!.. - он даже не осмелился выговорить.

- А кто Романовых на престол посадил? Мы, донские казаки! Посему имеем полные права спрос с них держать и правду-матку резать! - отрубил Шалый.

Антон впервые услышал о Распутине в одиннадцатом ГОДУ, когда бежал с каторги. Конокрад и пропойца, битый-перебитый батогами у себя на родине, в Тобольской губернии, он вдруг оказался недосягаемо вознесен, начал понукать царем и царицей и едва ли не править всей Россией.

Это продолжалось без малого десять лет. Но разве пе ясно: если бы не гниение всех свай, подпирающих троя, не полное разложение верхушки и разнос самодержавной колымаги, несущейся под откос, - не был бы возможен и Распутин? Он лишь символ происходящего. Там, на каторгах и в централах, звенят кандальные цепи, куда более тяжелые, чем винтовки в руках солдат; страна задыхается от нехватки и хлеба и патронов; в рудниках и окопах заживо гниет целое поколение России. Безысходность - как в застойной болотной жиже. Гниль поднимается гангренозной синевой. А всё сводят к конокраду и о наиглавнейшем рассуждают как девчонка-санитарка Наденька. Не Распутина в проруби топить - сваи самодержавия надо крушить к чертовой матери!..

Сказать им об этом?.. Прапорщик онемеет от изумления. А есаул?.. Не трус. Вон как загнул о царе, царице и династии. Рубака. Но зачем говорить? Ради красного словца? Или и здесь, в лазарете, Антон хочет создать ячейку?.. Катя вряд ли подойдет: изнеженная московскими пуховиками душа. Казак бы пригодился. В бою, под пулями, он, наверное, надежный. Но в бою против кого и за кого?.. Не следует торопиться.

- Хватит об утопленнике, что там на фронте, Константин? - повернул он разговор в обычное русло.

Прапорщик ухватился за газету, как за якорь спасения:

- Под Ригой: "Сильный обстрел наших позиционных участков и наступательные попытки пехоты. Кроме огня тяжелой артиллерии германцы использовали бомбометный огонь минами, начиненными газами..."

Он все еще не мог успокоиться и читал без выражения. Стертые слова и равнодушный голос. А у кого-то в эту самую минуту так же, как тогда у Антона, выжигает глаза...

- "На Румынском фронте, потесненные атаками противника, наши войска в районе Бакэу отошли на новые позиции..."

Путко вспомнил: там, в предгорьях Южных Карпат, на позицию его батареи среди болот вышел мипувшим летом генерал, бежавший из австрийского плена. Корнилов. Измученный, запаршивевший, с лицом вепря. Официальная молва вознесла его. Генерал был принят во дворце, награжден, произведен в следующий чин и назначен на корпус. Как тогда Кастрюлин-младший, Петр, огрел его по шее!..

Антон уже не слушал Катю. Отдался мыслям, в которых только и черпал тепло и надежду. Что бы с ним ни случилось, был он нужен и будет нужен! Не молоху войны - товарищам. Петру, длиннорукому заряжающему четвертого орудия, вестовому Цвирке, Авдею - всем солдатам, которых сплотил там, на батарее, и которым передал частицу своей правды.

Но как трудно шел к ним Антон!.. Это оказалось трудней, чем по-пластунски ползти через простреливаемое поле.

Осторожно, капля по капле, вливал он в сознание солдат свое представление о мире и о роли в нем каждого. Большинство солдат на его батарее умели читать. Кое-кому он начал давать брошюрки, которые раздобывал у товарища из подпольного дивизионного комитета. Удалось ему достать и тоненькую книжицу, вложенную в обложку солдатского песенника. - манифест ЦК РСДРП "Война и российская социал-демократия".

Сколько недоуменных, даже враждебно-отчужденных вопросов посыпалось на него! "Выходит, - наседал Петр Кастрюлин, - надо играть труса? Германец прет, а ты ему спину показывай: не хочу, мол, проливать твою германскую пролетарскую кровь?" - "Нет, - разъяснял Путко, - труса мы играть не будем. Но мы должны быть готовы к тому, чтобы, когда пробьет час, повернуть эти гаубицы против царя". - "Против... царя? - лицо Кастрюлина белело, на щеках проступали рытвины оспин. - Да за такие слова..." - "Говорю прямо, потому что поверил вам, Петр. Тут задача простая: или за царя, или за народ". "Выходит, вы, ваше благородие, сицилист?" - "Оставь "благородие" для строя. Да, я - социалист. А точней... - и впервые за годы выговорил: - Я большевик". - "Это кто ж такие?" -Сначала Петру. Потом, уже вдвоем с ним его напарнику Авдею. Другим. Они поняли: он доверяет им свою жизнь. За такие разговоры, да еще на фронте, поставят к стенке. Но тем понятней открывалась им его правда. "Большевики призывают не отдать Россию германцам, а всем вместе - и русским, и немецким, и французским, и австрийским солдатам - выступить против своих правительств. Воевать не за Босфор и Дарданеллы, не за эти вот Карпатские горы, а за то, чтобы никогда больше не было захватнических войн. Чтобы люди были не "серой скотинкой", а гражданами свободного государства". И новые вопросы: а что такое свободное государство, что такое - гражданин, империалист, социал-демократ, социалист-революционер?.. От самых азов политической грамоты. Он чувствовал: почва уже глубоко вспахана, разрыхлена. Можно бросать в нее семена. Петр стал в ячейке одним из самых крепких и понятливых. Пора было браться и за соседнюю батарею, за весь дивизион. В начале зимы их дивизион перевели с Румынского фронта на Северный, под Ригу. В пути, в эшелоне, Антон приглядывался к солдатам других батарей. Поручил и Каст-рюлину прощупать.