3
Молодая якутка уже не могла кричать. Она была в полузабытьи. Временами ее снова начинали мучить схватки, и она хрипло стонала. Шли бог весть какие сутки, а она не могла родить...
Серго добрался до наслега за полночь. Скоро уже должно заняться позднее утро. Надо принимать решение. Что же решить?.. Здесь нужен не фельдшер, даже не акушер, а врач-гинеколог. Такие трудные роды! Если не произойдет чуда, погибнут и младенец и мать... У Серго проступил на лбу липкий пот.
Он был опытным фельдшером. Еще пятнадцать лет назад, в Тифлисе, окончив медицинское училище, работал в лечебнице в Гудаутах, на нефтепромыслах в Баку, набирался опыта в тюрьмах и ссылках - в Александровском централе, в Иркутской пересылке, на этапах, на поселениях... Восемь лет по острогам - не такой уж малый стаж. Богатейшая практика - столичный лазарет позавидует. Правда, каторжные одиночки не в счет - в крепостных стенах он мог пользовать разве что себя. Лечить приводилось больше мужчин, хотя выхаживал и детей и женщин. Но такого случая в его практике еще не было.
В момент родов сказывается вся прошлая жизнь женщины, все ее болезни и тяготы, даже болезни и тяготы всего ее рода, ее племени. Голодание, рахит в детстве... Узкий таз. А ребенок, Серго определил, крупный. Так обычно: следующий ребенок - крупней предыдущего. А у нее уже нет сил, чтобы исторгнуть его из своего чрева. Помогла бы операция. Но она невозможна в таких условиях.
Этот затерянный в тайге наслег даже нельзя назвать деревенькой: три юрты - жалкие строения, снаружи обмазанные навозом, с усеченной крышей. Вверху ее - отверстие для дыма. Посреди юрты очаг-камелек. Он и обогревает жилище, и освещает. Вдоль стен тянутся широкие лавки-ороны. У каждой свое предназначение: одна для хозяина, другая для хозяйки, третья для гостя, четвертая для детей. Он не ошибся: к стенам жались, блестя испуганными черными глазами, мал-мала. Умрет мать - погибнет ребятня. Мужчина не выходит их. И здесь, как в любом краю земли, хранительница очага женщина...
Эх, лучше бы и впрямь позвали не его, а шамана. Его дурацкое камланье, пляску под бубен, в кожаном балахоне, обвешанном латунными бляхами, эти заклинания, когда шаман зазывает добрых духов и отгоняет злых, Серго доводилось видеть. Но кое-кто из шаманов - знахари, умеющие и вправду оказывать помощь: костоправы и массажисты. Сейчас, наверное, должен помочь массаж. А он боялся подступиться к женщине, бившейся в родовых схватках, боялся добавить ей новых мучений и повредить младенцу.
И все же - делать операцию?.. Духота. Вонь. За перегородкой из жердей, тут же, в юрте, - коровенка, еще какая-то живность. Сколько паразитов в этом рванье...
Какому богу молиться, чтобы свершилось чудо?.. По дороге он загадал: если родится мальчик, по возвращении в Покровское он... Надо же было дураку...
Он показал: вскипятите побольше воды, освободите широкий, для гостей предназначенный орон. Начал искать в юрте хоть какую-нибудь чистую тряпицу. Нашел несколько аршин нового цветистого ситца.
Достал из саквояжа инструменты, поставил дезинфицировать их в кастрюльке на огонь камелька.
Впуская клубы пара, входили женщины из соседних юрт. Рассаживались по нарам, жалостливо цокали языками, сосали длинные мундштуки трубок. Следили за каждым его движением.
За стеной послышался приближающийся перестук копыт, скрип полозьев. Голоса.
В юрту вошел рослый якут в дорогой, с бобровым отворотом шубе.
- А-а, пельцер! Я тебе слысал, я тебя искал! Поехал! Тойон зовет!
Серго молча показал на роженицу.
- А-а, - махнул камчой Приезжий. - Тойон улуса оцень крепко болит! Русский болезнь болит!
Среди местного населения было странное разделение: мол, есть якутские болезни, которые может излечить шаман, и русские - тут уж зови из больницы "пельцера" - фельдшера. Хотя народ здешний - и якуты, и русские, и тунгусы, и чукчи, и долганы - страдал от одних и тех же недугов, коих не счесть: туберкулез, трахома, сифилис, проказа, холера, волчанка, оспы, тифы...
- Не могу ехать, умереть может. - Серго продолжал приготовления.
- Пацему не могу? - Посланец тойона распахнул шубу, встал, широко расставив ноги. - Зивой будет, умрет будет - беда нет: баба!
Он так и сказал русское "баба", презрительно сплюнул.
Хозяин юрты забился в угол. На его лице и тоска, и рабская покорность.
- Ух ты, вырисшвили, ослиный сын! - в ярости выругался Серго. Убирайся вон!
Он обязан лечить всех. Лечил и тойонов, но ненавидел их. Наверное, так же, как жандармов или еще больше - офицеров-тюремщиков. Тойоны - местные князьки. У каждого племени, в каждом улусе - свои. Они делились на больших и малых, но объединяло всех их одно, роднящее с тюремщиками, - в своих владениях они бесчинствовали более рьяно, чем представители русской администрации. Всякий бедняк у них под камчой, его могли и "иззапродать", и "иззакабалить". Да только ли якутов или тунгусов... До сих пор жила в этих местах память о том, как два малых тойона закололи ножами Петра Алексеева, рабочего парня, ткача, героя "процесса 50-ти", сосланного сюда еще в конце прошлого века.
- Не хоцесь ехать к тойону?! - удивленно и угрожающе переспросил посыльный. - Тойон будет ходить к самому губернатору! К господин барон фон Тпзенгаузеи! Тойон запретит пельцеру приезжать в его улус!
Серго выпростал руку, повертел под носом у служкп:
- Знаешь, как это называется?.. Передай своему хозяину, что я, фельдшер этого улуса Григорий Орджоникидзе, сударский! Так и передай!
"Сударский" в здешних краях бытовало как исковерканное от слова "государственный" и означало "государственный преступник". А следовательно - укоренившееся со времен декабристов, - уважительное определение такого человека, который слов на ветер не бросает.
Посыльный князька запахнул шубу и выскочил из юрты.
4
Князь Юсупов ни жив ни мертв укрылся во дворце великого князя Дмитрия Павловича. Остальные участники ночного предприятия разъехались по своим домам или уже исчезли из города.
Хотя пошли вторые сутки, но страх и жуткое ощущение пережитого не давали сна. "Что-то теперь будет?.." - обмирая, думал Юсупов.