Первые слова Джеффри Лоуренса пока еще не смогли изменить общего настроения. Тихим голосом, почти робко, он попросил присутствующих с пониманием отнестись к его выступлению.

— Я лишь пытаюсь узнать правду. Помогите мне, пожалуйста, в этом, обратился он к свидетелям, чтобы затем исподволь, постоянно извиняясь, заманить их в расставленные им сети.

Первой его жертвой, не заметив этого, стала старшая медсестра Хелен Стронэк, производившая впечатление чопорной старой девы. С подчеркнутой вежливостью Лоуренс спросил ее, не имеют ли обыкновение медсестры, если, конечно, они добросовестно относятся к своей работе, делать во время дежурства записи о всех происшествиях. Стронэк с готовностью подтвердила это, поскольку хотела, чтобы ее считали добросовестной медсестрой.

Лоуренс задал следующий вопрос:

— Вероятно, по ходу лечения умершей миссис Морелл вы тоже делали подобные записи?

Старшая медсестра, не подозревая опасности, подтвердила и это.

Лоуренс продолжал:

— Миссис Стронэк, прошло больше шести лет, как умерла миссис Морелл. Если я сейчас спрошу о подробностях вашей работы у постели больной в последние дни ее жизни и попрошу при этом дать точный ответ, на что вы станете больше полагаться — на вашу память или на записи, которые тогда делали?

Свидетельнице, разумеется, пришлось признать, что записи являются более достоверным источником сведений, чем воспоминания.

— В этой связи еще один, последний, вопрос, — извинился Лоуренс за свою настойчивость. — Если между фактами, которые вы воссоздаете по памяти, и отражением событий в ваших записях будут несоответствия, где в таком случае следует искать истину? В ваших записях или в вашей памяти?

На этот раз медсестра ответила не сразу: теперь она почувствовала подвох. И только после некоторых колебаний, уже не так уверенно, сказала:

— Истиной, видимо, будет то, что я тогда записала.

Как только Лоуренс добился от свидетельницы этого, казалось бы, несущественного признания, он прекратил допрос и извлек из потертого кожаного чемоданчика, в котором носил свои бумаги и завтраки, школьную тетрадь оранжевого цвета. Он раскрыл ее, показал медсестре и спросил:

— Та ли это тетрадь, в которой вы делали записи о работе у постели миссис Морелл?

Хелен Стронэк лишь кивнула головой. Лоуренс вытащил из чемоданчика одну за другой еще семь тетрадей в красных, оранжевых и синих обложках. Оказывается, он раздобыл всю историю болезни миссис Морелл, которую вели медсестры в последние месяцы ее жизни.

Эти восемь ученических тетрадей стали подлинной сенсацией процесса. Главный инспектор Хэннэм, который неделями вел поиски в аптечных архивах, регистрах завещаний и историях болезни, не придал им никакого значения, он даже ни разу не взял тетради в руки, не говоря уже о том, чтобы изучить их. А мало кому известный юрист, занимавшийся до этого лишь гражданскими исками, с их помощью построил такую тактику защиты, которая за несколько дней сделала его самым знаменитым английским адвокатом по уголовным делам. Этими тетрадями он развалил все здание солидно обоснованного обвинения в убийстве. На основании истории болезни Лоуренс неопровержимо доказал, что не только доктор Адамс, но и другие истборнские врачи еще до него назначали миссис Морелл наркотики в таких же дозах. К тому же медикаменты находились не в закрытом шкафу, ключ от которого якобы был только у доктора Адамса, а в открытом, доступном для всех выдвижном ящике стола. И, наконец, не доктор Адамс в роковую ночь сделал последний укол вдове Морелл, а дежурная медсестра Рэнделл. Она собственноручно записала это в истории болезни.

Лоуренс провел также перекрестный допрос душеприказчика вдовы Согноу, который сообщил в свое время Хэннэму о том, что миссис Морелл изменила завещание в пользу доктора Адамса. Согноу вынужден был признать, что эти изменения касались не только Адамса: сестре Рэнделл тоже причиталось триста пятьдесят фунтов стерлингов.

Полностью же подорвать доверие к показаниям медсестер адвокату удалось при помощи следующего приема. После описанного заседания суда Лоуренс поручил частному детективу проследить за женщинами и попытаться подслушать, о чем они будут говорить. На следующий день он представил присяжным заседателям результаты этих "съемок скрытой камерой". Вызванный на свидетельское место детектив показал: "Три свидетельницы по дороге домой подробно обсуждали ход суда и договорились опровергнуть на следующем заседании тот факт, что наркотики хранились в выдвижном ящике стола".

Медсестры, опустив головы, признали справедливость этих слов. В результате их показания потеряли всякую ценность для судебного разбирательства и, в соответствии с британским законодательством, были вычеркнуты из протоколов.

Едва главный инспектор Хэннэм узнал о провале трех своих главных свидетелей, как очередь дошла до него. Со своей обычной, немного старомодной вежливостью защитник Лоуренс попросил его дать показания в качестве свидетеля. Уверенный в себе, с предупредительной улыбкой на лице, Хэннэм поднялся на свидетельское место и благосклонно оглядел переполненный зал.

Адвокат неспешно взял в руки лист бумаги со своими записями, а затем тихо спросил:

— Господин свидетель, я хотел, собственно говоря, задать вам только один вопрос. Не будете ли вы так любезны ответить на него?

Хэннэм был изумлен. Только один вопрос? Да у него были готовы ответы на сотню вопросов. Он хотел рассказать о своем расследовании, о трудностях, с которыми пришлось столкнуться, о деталях предварительного следствия. Поэтому он разочарованно проговорил:

— Пожалуйста, господин адвокат, спрашивайте.

Лоуренс вышел на шаг из-за своего стола, со скучающим видом посмотрел на потолок и спросил:

— Верно ли, господин свидетель, что вы сами добились разрешения на обыск в квартире обвиняемого у истборнского мирового судьи и сами с членом вашей комиссии по расследованию убийств производили обыск?

Занервничавший было главный инспектор облегченно вздохнул. Лоуренс задал вопрос, который его больше всего беспокоил и на который он поэтому мог ответить очень обстоятельно. Ведь именно во время обыска Адамс признался ему, что получил наследство от шестнадцати своих пациенток. Это обстоятельство имело чрезвычайно важное значение при мотивации обвинения.

Хэннэм, сидевший на зеленом кожаном кресле для свидетелей, оживился и, подавшись вперед, ответил:

— Разумеется, я сам произвел обыск. Это может подтвердить вам обвиняемый…

Защитник тут же поднял руку, давая понять, что не нуждается в этом дополнении.

Хэннэму стоило усилий сдержать себя. Ему хотелось рассказывать дальше о том, что произошло на вилле, но поскольку он выступал как свидетель, то должен был дожидаться следующего вопроса адвоката.

Однако Лоуренс больше никаких вопросов задавать не стал. Он поклонился председательствующему и Хэннэму:

— Я очень благодарен вам, господин свидетель. Это все, что мне хотелось узнать.

Хэннэм, судья, прокурор, присяжные заседатели и представители прессы — все в растерянности уставились на защитника, который тем временем вернулся на свое место с видом школьника, правильно ответившего на уроке. Он что, действительно больше ничего не хочет спросить — казалось, было написано на лицах у всех. Лоуренс приветливо глянул на публику и сделал Хэннэму знак, что тот может занять место в зале.

Инспектор в некотором замешательстве последовал этому указанию. Лоуренс поднялся и попросил у председателя разрешения сделать заявление.

— Пожалуйста, прошу вас… — поспешно ответил судья Девлин. Он, как и все остальные, с большим нетерпением ожидал этого.

Прежде чем говорить, адвокат достал из-под стола свой чемоданчик и вынул из него потрепанный том уголовного кодекса. Не торопясь, он отыскал нужный параграф и зачитал его:

— …Производство обыска разрешается только местным полицейским инстанциям…

Закончив цитировать, Лоуренс передал книгу присяжным для ознакомления, а сам произнес небольшую речь: