– Говорить вы можете все, что угодно, господин судья, – начал Иоос, – но осудить меня за неимением непреложных доказательств вам не удастся. Я не колдун и никогда таковым не был. Бесом я только прикидывался. Что касается моего светящегося лица, то секрет его вам известен; в состав же снадобья, за исключением белены, растения ядовитого, входят средства только снотворные. Когда эта женщина, действительно – ведьма, его принимала, она мгновенно погружалась в сон, и снилось ей, будто она летит на шабаш, будто она водит там хоровод, спиной к центру круга, и поклоняется дьяволу, стоящему в обличье козла на престоле. Еще ей снилось, будто по окончании хоровода она подходила к дьяволу и, как все колдуньи, целовала его под хвост, а затем предавалась со мной противоестественным ласкам, тешившим извращенное ее воображение. Она утверждает, что руки у меня были ледяные, а тело прохладное, но это от молодости, колдовство тут ни при чем. Любовные игры быстро согревают. Катлина, однако ж, невесть что выдумала да сама же в это и поверила и упорно принимала меня за беса, хотя я самый настоящий человек, с кровью в жилах, такой, каким вы меня сейчас видите. Виновен не я, а только она: она принимала меня за беса и все-таки делила со мною ложе, а это значит грешить и помышлением и делом Богу и Духу Святому. Следственно, это она, а не я, повинна в преступлении, которое именуется колдовством, и ее надлежит сжечь на костре, как заправскую хитрую ведьму, прикинувшуюся сумасшедшей, чтобы скрыть свои темные дела.

Но тут вмешалась Неле.

– Что вы слушаете убийцу? – воскликнула она. – Он, как продажная девка с кружком на рукаве, превратил любовь в ремесло и в товар. Что вы его слушаете? Чтобы спастись самому, он хочет послать на костер женщину, которая все ему отдала.

– Неле злая, – сказала Катлина. – Не слушай ее, милый Ганс!

– Нет, нет, – продолжала Неле, – ты не человек – ты трусливый и злобный бес. – Обняв Катлину, она обратилась к судьям: – Господа судьи, не слушайте бледнолицего этого злодея! У него одно желание – чтобы сожгли мою мать, а она виновна лишь в том, что Господь посетил ее безумием и она верит всему, что ей чудится. Она много страдала – и телом и душой. Не казните же ее, господа судьи! Дайте ей, ни в чем не повинной, спокойно дожить ее нелегкую жизнь!

А Катлина все твердила:

– Неле злая! Не верь ей, Ганс, мой повелитель!

В толпе плакали женщины, а мужчины говорили:

– Помилуйте Катлину!

Иооса Даммана вновь подвергли пытке, он сознался наконец во всем, и суд вынес ему приговор. Он был приговорен к лишению всех прав состояния и к сожжению на медленном огне, и муку эту он претерпел на другой день перед ратушей. И пока не испустил дух, он все твердил: «Казните ведьму! Это она во всем виновата! Будь проклят Бог! Мой отец перебьет всех судей!»

А народ говорил:

– Слышите, как он кощунствует и богохульствует? Собаке собачья смерть.

Еще через день судьи вынесли приговор Катлине. Ее решили подвергнуть испытанию водой в Брюггском канале. Если она выплывет – значит, она ведьма и ее сожгут. Если же она пойдет ко дну и утонет – значит, она христианка, и тело ее будет погребено в церковной ограде.

Еще через день Катлину со свечой в руках, босую, в черной холщовой рубахе, торжественно повели под деревьями к каналу. Впереди с пением заупокойных молитв шли настоятель собора Богоматери, викарии и церковный сторож, которому было поручено нести крест, а сзади – судьи, старшины, писцы, общинные стражники, профос, палач и двое подручных. На этом и на том берегу канала собралось много народа; женщины плакали, мужчины роптали, и все жалели Катлину, а Катлина шла покорно, как ягненок, который не понимает, куда его ведут, и все повторяла:

– Уберите огонь, голова горит! Ганс, где ты?

Неле, стоя в толпе женщин, кричала:

– Бросьте и меня в воду!

Женщины, однако, не пускали ее к Катлине.

С моря дул резкий ветер. С пасмурного неба падал в воду мелкий град. К берегу была причалена лодка – палач и его прислужники именем короля заняли ее. Они приказали Катлине прыгнуть туда. И на глазах у всего народа палач, стоявший в лодке и державший Катлину, по знаку профоса, который взмахнул жезлом правосудия, столкнул Катлину в воду. Катлина попыталась вынырнуть, но не смогла и, крикнув: «Ганс! Ганс! Спаси меня!» – пошла ко дну.

И народ сказал:

– Эта женщина не ведьма.

Несколько человек бросились в воду и вытащили Катлину – она была без чувств и вся закоченела, как мертвец. Ее отнесли в таверну и положили около жарко пылавшего очага. Неле сняла с Катлины мокрую одежду и надела сухую. Катлина пришла в себя и, дрожа всем телом и стуча зубами, сказала:

– Ганс, дай мне шерстяную накидку!

И согреться она уже не согрелась. И на третий день умерла. И похоронили ее в церковной ограде.

А Неле, осиротев, перебралась в Голландию к Розе ван Аувегем.

7

Тиль Клаас Уленшпигель ходил на зеландских шхунах, на буерах и корветах.

По свободному морю движутся славные флиботы, и на каждом из них – восемь, десять, а то и двадцать чугунных пушек, несущих смерть и гибель злодеям-испанцам.

Тиль Уленшпигель, сын Клааса, стал искусным канониром. Надо видеть, как он наводит, как целится, как пробивает суда палачей, точно они из коровьего масла.

На шляпе у него серебряный полумесяц с надписью: Liever den Turc als den Paus (Лучше служить турецкому султану, нежели папе).

Моряки, глядя, как он, ловкий, словно кошка, быстрый, словно белка, взбегает с песней или же с прибауточкой на корабль, в изумлении спрашивают его:

– Отчего это ты, паренек, такой молодой? Ведь, говорят, много лет прошло с тех пор, как ты родился в Дамме.[225]

– У меня нет тела, у меня есть только дух, – отвечает он, – а моя подруга Неле похожа на меня. Дух Фландрии, Любовь Фландрии – мы никогда не умрем.

– А все-таки, когда ты бываешь ранен, кровь у тебя идет, – возражают моряки.

– Это одна видимость, – говорит Уленшпигель. – Из меня течет вино, а не кровь.

– Вот мы ужо проткнем тебе пузо вертелом.

– Ну что ж, я опорожнюсь, только и всего, – говорит Уленшпигель.

– Зубоскал!

– Смеются удачливые, – бросает Уленшпигель.

А на мачтах развеваются вышитые хоругви католических церквей, и, одетые в бархат, в парчу, в шелк, в золотом и серебряном облачении, какое бывает на аббатах во время торжественных богослужений, в митрах и с посохами, попивая монастырское вино, стоят на вахте гёзы.

И как тут не подивиться, когда из богатых одежд высовывается грубая рука, привыкшая сжимать аркебузу или же арбалет, пику или же алебарду, и как тут не подивиться на всех этих людей с суровыми лицами, увешанных сверкающими на солнце пистолетами и ножами, пьющих из золотых чаш аббатское вино, которое ныне стало вином свободы!

И они пели, и они восклицали: «Да здравствует гёз», – и так они носились по океану и Шельде.

8

Гёзы, среди которых находились Ламме и Уленшпигель, взяли Хоркум[226] . Командовал же ими военачальник Марин. Этот самый Марин, бывший плотинщик, отличался крайним высокомерием и самодовольством. Он подписал с защитником Хоркума Гаспаром Турком капитуляцию, дававшую право самому Гаспару Турку, монахам, горожанам и солдатам, засевшим в крепости, беспрепятственно выйти с мушкетом на плече, с пулей во рту и со всем, что можно унести на себе, за исключением церковного имущества, которое должно было отойти к осаждавшим.

Однако ж по приказу мессира де Люме военачальник Марин солдат и горожан выпустил, а девятнадцать монахов задержал.

– Слово солдата – закон, – сказал Уленшпигель. – Почему он не держит своего слова?

На это ему один старый гёз ответил так:

– Монахи – исчадья ада, проказа, губящая народ, позор для страны. С тех пор как сюда прибыл герцог Альба, они стали задирать нос в Хоркуме. Особливо один из них, иеромонах Николай, – спесивей павлина и кровожаднее тигра. Проходя по улице со святыми дарами, с облатками, которые изготовлялись на собачьем сале, он окидывал злобным взглядом те дома, откуда женщины не выходили преклонить колена, и потом доносил судье на всех, кто не склонялся перед идолом, сделанным из глины и золоченой меди. Другие монахи брали с него пример. Вот отчего в Хоркуме пылало столько костров, творились такие ужасы, чинились такие жестокие расправы. Военачальник Марин хорошо сделал, что взял в плен монахов, а то бы они объединились с другими чернецами и пошли бы по деревням и селам, по городкам и городам, стали бы натравливать на нас народ и наущать сжигать несчастных реформатов. Псов держат на цепи, пока не издохнут. На цепь монахов, на цепь bloedhond’oв, кровавых псов герцога, в клетку палачей! Да здравствует гёз!