Стоя на невысоких переносных подмостях, Луи, подняв руки, штукатурит потолок. Ни с того ни с сего у него сводит мышцы. Это не острая боль, как при обычной судороге, но едва уловимое онемение.

Вчера под горячим душем его охватило оцепенение, и тоже все началось с рук. Луи чувствует, что выматывается все больше и больше. Удивительно. Он честно старается штукатурить потолок, а сил нет – и точка. Руки у него все еще подняты, кельма упирается в потолок, но он не в состояний провести справа налево. А если облокотиться да подпереть голову – и он бы тут же уснул, так же как вчера, – стоило ему прилечь на диван, расслабиться и коснуться головою подушки.

Он вяло соскальзывает на пол. Обернувшись, Рене кричит ему:

– Что с тобой? Тебе плохо?

Луи спускается по ступенькам, выходит из дома и пересекает строительную площадку. Он всячески старается идти твердой походкой. Его расплющенная солнцем тень плывет впереди.

Он направляется к группе деревьев. Статуя спит на спине среди трав, выставив соски к небу. Ветерок клонит колоски на ее выпуклые формы.

Луи нагибается. Что ему до этой гипсовой женщины, в чем ее притягательная сила? Мари – живая плоть, а эта, каменная, которой касается его рука, мертвая. Тело Мари извивалось под душем. А холодная статуя, вырванная у земли, недвижна.

Луи стоит, не находя ответа, не понимая себя. Ему хотелось бы растянуться на земле, поднять глаза к небу и тоже никогда больше не двигаться.

– Какого шута ты тут делаешь?

Голос Алонсо отрывает его от сбивчивых размышлений.

– Ничего… Я помочился.

– Ты мочишься на произведения искусства? Тут что-то не так. Ты как сонная муха.

– Может быть, потому, что мне всегда хочется спать.

– Пошли, пропустим по маленькой. Враз очухаешься.

Гудок объявляет перерыв на обед. Луи необходимо с кем-нибудь поделиться.

– Алонсо?

– Чего?

– Нет, ничего…

Испанец – странный тип. Еще, чего доброго, начнет излагать свои немыслимые теории, а ему и без того тошно.

Луи умолкает и бредет за Алонсо к бару, напротив ворот стройки, через дорогу.

В последнее время Луи особенно пристрастился к выпивке. Освежающая терпкость анисовки его взбадривает. Угощают друг друга по очереди. Хозяин приветствует такую систему. Один ставит на всю братию. Алонсо говорит, что сегодня его черед раскошелиться.

Мышцы у Луи вроде расслабились. Попав в привольную обстановку, где можно делать что хочешь, он успокаивается. Все становится проще, легче, занятней. Тревога проходит.

Алонсо рассказывает про свое последнее приключение. Это произошло накануне.

– Выхожу это я со стройки и натыкаюсь на особочку с ресницами ну что твой конский хвост. Она спрашивает, где ей найти нашего молодого архитектора-смотрителя. А на голове у нее черт знает что наверчено. Начес в три этажа.

– Почем я знаю, где он.

– Найдите мне его.

– Еще чего – ищите сами.

– А вы не слишком любезны.

– Какой ни есть, во всяком случае, я у вас не на посылках.

– Как вы сказали?

– Сказал, что я у вас не на посылках.

– Вы работаете здесь?

– Ясное дело, работаю здесь, как это вы догадались?

– Вы обо мне еще услышите.

– Спасибо, буду ждать письмишка с карточкой.

– Грубиян!

– А вы знаете, кто вы сами-то есть, мадам?

– Я? Знакомая господина Кергуена, и вы очень скоро раскаетесь в своем поведении.

Я расшаркался перед ней с низким поклоном, как мушкетеры в кино, и с самой пленительной улыбкой, на какую только способен, говорю:

– Так вот, мадам, я, Алонсо, член профсоюза каменщиков, с вашего позволения, скажу, что вы – крыса смердящая!

Парень из бригады прыскает. Луи тоже.

– Так прямо и сказал, – вставляет хозяин, – крыса смердящая?

– Так прямо и сказал. Она было замерла, надула губки и ушла, виляя задом и спотыкаясь на каменистой дороге.

Сестра хозяина – он вывез ее в прошлом году из Италии, чтоб помогала ему обслуживать клиентов – вскрикнула:

– Неправда, мосье Алонсо, не могли вы так сказать даме.

– Прямо! Постеснялся ее! И почему это я не мог?

– Это некрасиво.

– Скажи на милость, а ты-то что собой представляешь – сама тоже порядочное барахло.

Чертяка Алонсо!

Самочувствие Луи улучшается. Девушка стоит между ним и Алонсо. Если верить Рене и другим ребятам, она, чтобы округлить заработок и купить обновку, не гнушается сбегать с клиентом в кустарник возле курятника позади бистро. Рене она досталась почти задарма. Прокатил ее в своем М-Г к берегу залива и, едва они остановились полюбоваться природой, повалил ее на песок.

Луи никогда не заглядывался на девушку. Не потому, что он такой уж добродетельный. Настоящей любовницы он заводить не хотел, а нарушить при случае супружескую верность был не прочь. Но Анжелина и лицом не вышла, и фигура у нее так себе. Поэтому он никогда не позволял себе вольностей, не то что другие.

Он все еще ощущает жар тела спящей Мари, холод статуи, которой касались кончики его пальцев, непреодолимую усталость.

Благодаря выпивке он частично избавился от страха, засевшего где-то в подсознании, но окончательно воспрянуть духом он может, только самоутвердившись как мужчина.

– Ну, по последней, – предлагает Алонсо.

– Нет, я оставил котелок на стройке. Времени в обрез, надо успеть пожрать. Чао!

– Чао! До скорого.

Луи ускользает, не преминув смачно шлепнуть молодую итальянку по заду. Она, улыбаясь, оборачивается к нему, и, когда он уходит под дребезжание заменяющих дверь разноцветных стеклянных бус, говорит ему вслед со значением:

– Пока, мосье Луи.

– Пока, Анжелина.

Луи в нетерпении. Он уверен, что вчерашняя история с Мари, как и утренняя усталость, не пустяки. Сегодня он пораньше разделается с работой, а вечером, после матча «Реаль» – «Андерлехт», утащит Мари…

Проходя мимо уснувшей статуи, он окидывает ее беглым взглядом. Солнечные лучи падают прямо на нее. Она кажется бронзово-золотистой, совсем как Мари под душем.

«Крыса смердящая»! Вот чертяка этот Алонсо! Он и правда бывает забавным, когда захочет.

Мари гонит машину на большой скорости, у нее кружится голова, это приятно, но ей хочется чего-то иного. Ветер, врывающийся в автомобиль через спущенное стекло, обволакивает ее прохладой. Сидя за рулем, она ни о чем не думает, только о дороге, что стелется перед глазами.

На душе пусто – разве чуть менее пусто, чем обычно; внимание рассеивается, тревога приглушена, как стук мотора, но особого удовольствия от езды она не получает. Подобные развлечения в одиночку оставляют привкус горечи, – так бывает, когда проснешься после дурного сна.

Телевизор, который надо не надо, а смотришь каждый вечер, часто показывает такую же серую, тусклую жизнь. И все равно он держит тебя перед экраном – пришпиливает как бабочку к стене. Набивает голову черно-белыми картинками, которые силятся вызвать у тебя то смех, то слезы. Когда передачи кончаются и на экране появятся часы-улитка, чувствуешь себя еще более разбитой и одинокой, словно это испытанное только что в полумраке сомнительное удовольствие отрезало тебя от всего окружающего.

Здесь, на солнце, обжигающем песок и море, пьющем влагу болот и нежную зелень камышей, Мари вновь ощущает полноту жизни, будто только что выскочила из темного тоннеля.