* * *

В мои намерения отнюдь не входит писать историю фашистского движения в Италии и рассказывать на страницах "Нашего Пути" подробно все перипетии этого движения, ибо оно и сейчас живо, оно продолжает развиваться, оно растет, пуская глубокие корни в почву и давая свежие и полной жизненной энергии побеги. Значит, для "Истории" еще не настало время. Но иное дело - генезис этого движения, иное дело - вопрос о психологических причинах, создавших возможность зарождения фашизма и его победоносного движения, а равно и о тех путях, по которым шел итальянский фашизм на первых порах своего существования, или вернее, о тех путях, которые он прокладывал. В предшествующих главах я очертил, и довольно подробно, существовавшую на родине Муссолини обстановку и господствовавшие настроения. Бросим же беглый взгляд на самое начало возникшего в этой обстановке движения. Еще в 1919 году, вслед за окончанием войны, мне частенько приходилось слышать от знакомых итальянцев, принадлежавших к разным лагерям, что парламентская система оказывается страдающей каким-то органическим дефектом, который делает ее совершенно бессильной бороться с разрушительными течениями слева. Обнаруживались только первые симптомы банкротства, но так называемое "общественное мнение" еще не понимало всего зловещего значения этих симптомов, и баюкало себя мыслью, что речь идет о чем-то случайном и преходящем, стоящим в прямой связи с только что пережитыми страной в дни войны потрясениями и с изменениями, опятьтаки, чисто временными - психики народных масс. Оптимистами вызывалась к жизни старая теория, по которой вся суть была лишь в возбуждении, вызванном войной, в чисто временном "поднятии температуры". Но бояться решительно нечего: с течением времени "температура" должна опуститься до своей нормы, возбуждение должно выдохнуться, улечься, и жизнь войдет в свои рамки. И все будет хорошо... Но этот взгляд присяжных оптимистов совершенно не оправдывался обстоятельствами: то "общее возбуждение", та "ненормально высокая температура", о которой твердили оптимисты, и которым, по теории, надо было бы пойти на убыль сейчас же за заключением мира, когда получилась возможность вздохнуть свободно и вернуться к условиям мирного быта, на самом деле не только не шли на убыль, но, напротив, с каждым днем увеличивались. "Неизбежные эксцессы" и "вспышки" происходили все чаще и чаще, все гуще и гуще, принимая все более и более зловещий характер. И стоило только присмотреться к творившемуся мало-мальски внимательно, как в глаза бросалось следующее обстоятельство: словно трещины избороздили по всем направлениям почву и из образовавшихся дыр и щелей неведомая сила стала выпирать на поверхность скопившуюся в подземных полостях социальную слизь с порожденными ею ядовитыми гадами. Всего за несколько недель до прихода к власти архирадикального министерства Савэрио Нитти, заведомого германофила, мне пришлось обстоятельно беседовать с одним из крупнейших итальянских журналистов того времени, Амэндола, другом и учеником Нитти и видным масоном. Не имея привычки стесняться в высказывании своих взглядов, я и на этот раз сказал Амэндола все, что думал о создавшемся положении, напирая, главным образом, на следующий неоспоримый факт: грозящее стране и ее населению страшными бедами разрушительное движение безудержно растет, главным образом, по той причине, что все антигосударственные и антиобщественные элементы имеют полную и неограниченную свободу действий, и могут не бояться ответственности. Им обеспечивается почти полная безнаказанность, если только они выбрасывают революционный флаг, хотя бы под прикрытием этого флага и провозился заведомо контрабандный груз. В "идейные революционеры" в массе уходят профессионально-преступные элементы населения. Их безнаказанность оказывает развращающее влияние на серую обывательскую массу. Соблазн слишком велик, и все межеумки, все ничтожества, вся общественная дрянь начинает тянуться под революционные знамена, сознавая, что "в случае проигрыша - хуже не будет, а в случае выигрыша можно будет лихо попировать и потешить душеньку". Амэндола, считавший себя серьезным социологом и философом, с угрюмой усмешкой ответил мне: - Ну, это, ведь, не ново! Это у вас, русских, которым ваша революция ударила красной дубиной по черепу и перебила ребра, установился такой взгляд, что с назревающим революционным движением можно справиться путем суровых репрессий. А у нас, европейцев, твердо установился другой взгляд. Демократические принципы не признают репрессий по отношению к "демосу", ибо именно он "демос" является суверенным господином жизни. - Но, ведь, речь идет вовсе не о "демосе", а только о той его части, которая у вас же итальянцев, называется "плэбалья", "сволота"! - Да, но это часть общего целого! И для того, чтобы бороться с этой частью целого путем репрессий, есть только один путь: диктатура! - А почему бы нет?! Ведь, ваши же предки, римляне, прибегали к диктатуре неоднократно в роковые моменты в жизни Рима! - Но мы на это пойти не можем, ибо "диктатура" означает отмену конституционной законности и предоставление права одному лицу или одной группе действовать "по личному усмотрению", не заботясь о правах других лиц и групп. Диктатура означает ничем не ограниченную власть, чье-то самодержавие! - А если спасение только в этом? - Мы на это, повторяю, никогда не пойдем, ибо это означало бы признать банкротство нашей основной идеи народоправства! - А если полное банкротство этого "священного принципа" обнаруживается, независимо от вашего признания, самой жизнью? Если повседневные факты указывают, что ваша теория не является абсолютной истиной, и, по крайней мере, в известных, пусть и временных условиях требует серьезных поправок? - Тем хуже ...для фактов! Со времени этого разговора прошло несколько месяцев. Ко власти пришел великий хитрец и лукавец Нитти. Амэндола играл негласно роль одного из ближайших сотрудников Питти, был занят по горло. И, вот, как-то мне пришлось снова встретиться с ним и заговорить на ту же тему. Я сказал, что происшедшее за это время говорит в пользу моих идей. Простой здравый смысл подсказывает необходимость для власти вступить на какой-то иной путь, и непременно приняться за активную борьбу с революционным движением. Иначе и в самом деле не только "буржуазия", но и "плебс" окажется жертвой "плэбальи", то есть, острожной сволоты и кандидатов в дом умалишенных. Амэндола, еще более угрюмо, ответил: - Не будем спорить о теориях. Но факт тот, что теперь единственной заботой всех ответственных политических деятелей нашей страны с Нитти во главе является не допустить до катастрофического обвала государства в пропасть революции. Приостановить движение нет физической возможности. Мы думаем только о том, чтобы как-то замедлить, затормозить это чересчур буйное движение вниз, и перевести его на более или менее плавный спуск на тормозах, дабы государственность не разбилась вдребезги! И эта теория неизбежности капитуляции перед напором совершенно ничтожного и количественно революционного меньшинства проповедовалась и практически проводилась в то время, когда, повторяю, в стране имелись еще колоссальные запасы совершенно здоровых национальных сил, когда еще мог отлично работать огромный и в общем отлично сконструированный аппарат власти, и когда для спасения нации нужно было только одно: воля и решимость бороться с разрушительными течениями, решимость наложить карающую руку на беснующиеся орды пьяных дикарей, штурмующих цитадель государственности! Да, ведь, это же - керенщина! И вступив в беседу на эту тему с другими моими знакомцами, я услышал от них следующее. - Совершенно верно! То, что творится у нас, в Италии, похоже на то, что у вас, в России, творилось при Керенском, особенно же в те дни, когда генерал Корнилов делал свою отчаянную попытку спасти положение, и когда Керенский, ухватившийся за власть, оказался фактически в необходимости выбирать между Корниловым и военной диктатурой и Лениным с его диктатурой "сознательного пролетариата". - И выбрал - Ленина! А каковы последствия?! Или и вам хочется видеть у себя то, что было и есть в России?! Ответа не было...