Поля и даль распластывались эллипсом.

Шелка зонтов дышали жаждой грома.

Палящий день бездонным небом целился

В трибуны скакового ипподрома.

Народ потел, как хлебный квас на леднике,

Привороженный таяньем дистанций.

Крутясь в смерче копыт и наголенников,

Как масло били лошади пространство.

А позади размерно бьющим веяньем

Какого-то подземного начала

Военный год взвивался за жокеями

И лошадьми и спицами качалок.

О чем бы ни шептались, что бы не пили,

Он рос кругом и полз по переходам,

И вмешивался в разговор, и пепельной

Щепоткою примешивался к водам.

Все кончилось. Настала ночь. По Киеву

Пронесся мрак, швыряя ставень в ставень.

И хлынул дождь. И как во дни Батыевы,

Ушедший день стал странно стародавен.

"Я вам писать осмеливаюсь. Надо ли

Напоминать? Я тот моряк на дерби.

Вы мне тогда одну загадку задали.

А впрочем, после, после. Время терпит.

Когда я увидал вас… Но до этого

Я как-то жил и вдруг забыл об этом,

И разом начал взглядом вас преследовать,

И потерял в толпе за турникетом.

Когда прошел столбняк моей бестактности,

Я спохватился, что не знаю, кто вы.

Дальнейшее известно. Трудно стакнуться,

Чтоб встретиться столь баснословно снова.

Вы вдумались ли только в то, какое здесь

Раздолье вере! – Оскорбиться взглядом,

Пропасть в толпе, случиться ночью в поезде,

Одернуть зонт и очутиться рядом!"

Над морем бурный рубчик

Рубиновой зари.

А утро так пустынно,

Что в тишине, граничащей

С утратой смысла, слышно,

Как, что-то силясь вытащить,

Гремит багром пучина

И шарит солнце по дну,

И щупает багром.

И вот в клоаке водной

Отыскан диск всевидящий.

А Севастополь спит еще,

И утро так пустынно,

Кругом такая тишь,

Что на вопрос пучины, —

Откуда этот гром,

В ответ пустые пристани:

От плеска волн по диску,

От пихт, от их неистовства,

От стука сонных лиственниц

О черепицу крыш.

Известно ли, как влюбчиво

Бездомное пространство?

Какое море ревности

К тому, кто одинок!

Как, по извечной странности

Родимый дух почувствовав,

Летит в окошко пустошь,

Как гость на огонек.

Известно ль, как навязчива

Доверчивость деревьев.

Как, в жажде настоящего,

Ночная тишина,

Порвавшш с ветром с вечера,

Порывом одиночества

Влетает, как налетчица,

К незнающему сна?

За неименьем лучшего

Он ей в герои прочится.

Известно ли, как влюбчива

Тоска земного дна?

Заре, корягам якорным,

Волнам и расстояньям

Кого-то надо выделить,

Спасти и отстоять.

По счастью, утром ранним

В одноэтажном флигеле

Не спит за перепиской

Таинственный моряк.

Всю ночь он пишет глупости,

Вздремнет – и скок с дивана.

Бежит в воде похлюпаться

И снова на диван.

Потоки света рушатся,

Урчат ночные ванны,

Найдет волна кликушества —

Он сызнова под кран.

"Давайте, посчитаемся.

Едва сюда я прибыл,

Я все со дня приезда

Вношу для вас в реестр,

И вам всю душу выболтал

Без страха, как на таинстве,

Но в этом мало лестного,

И тут великий риск.

Опасность увеличится

С теченьем дней дождливых.

Моя словоохотливость

Заметно возрастает.

Боюсь, не отпугнет ли вас

Тогда моя болтливость?

Вы отмолчитесь, скрытчица,

Я ж выболтаюсь вдрызг.

…………

Вы скажете – ребячество.

Но близятся событья.

А ну как в их разгаре

Я скроюсь с ваших глаз?

Едва ль они насытятся

Одной живою тварью:

Ваш образ тоже спрячется,

Мне будет не до вас.

Я оглушусь их грохотом

И вряд ли уцелею.

Я прокачусь их эхом,

А эхо длится миг.

И вот я с просьбой крохотной:

Ввиду моей затеи

Нам с вами надо б съехаться

До них и ради них".

Октябрь. Кольцо забастовок.

О ветер! О ада исчадье!

И моря, и грузов, и клади

Летящие пряди.

О буря брошюр и листовок!

О слякоть! О темень! О зовы

Сирен, и замки и засовы

В начале шестого.

От тюрем – к брошюрам и бурям.

О ночи! О вольные речи!

И залпам навстречу – увечья

Отвесные свечи!

О кладбище в день погребенья!

И в лад лейтенантовой клятве

Заплаканных взглядов и платьев

Кивки и объятья!

О лестницы в крепе! О пенье!

И хором в ответ незнакомцу

Стотысячной бронзой о бронзу:

Клянитесь! Клянемся!

О вихрь, обрывающий фразы,

Как клены и вязы! О ветер,

Щадящий из связей на свете

Одни междометья!

Ты носишь бушующей гладью:

"Потомства и памяти ради

Ни пяди обратно! Клянитесь!"

«Клянемся. Ни пяди!»