Это сообщалось в феврале. В марте последовало новое донесение. "Господин Идаю Сэнгоку, по-видимому, избегает общения с ним, однако Тани часто к нему приходит и тайно с ним беседует. Вышеупомянутый Тани, как сообщают, имеет широкие связи в обществе и пользуется известностью. И хотя одарен он, как говорят, недюжинными способностями, однако и поныне образ мыслей имеет злонамеренный".
В апреле новый донос:
"...Относительно Тани докладываем, что с давних пор известен он умом злокозненным и коварным, с каковым мнением и мы согласны. Он обладает искусством завлекать людей, а посему все его ученики и многие простодушные люди почитают его за мудреца. Из числа своих приспешников сколотил он шайку единомышленников и верховодит в ней, всеми распоряжаясь по своей воле. Сей Тани - субъект искусный и хитроумный, умеющий ловко втираться в доверие к влиятельным лицам. Сообщают также, что, будучи сведущ в астрономии, умеет он заранее предсказывать различные явления природы, о чем широко оповещает народ. Как ученый - талантлив, однако душа у него порочная, а посему многие говорят, что он может причинить немалый вред государству".
Все предали сэнсэя - и простые и знатные. "Подумать только, каким зловредным, всемогущим и хитрым выглядит сэнсэй в этих доносах!"- горько усмехнулась я, обращаясь к Дансити и кормилице. Все поступки сэнсэя - от научных споров до астрономических наблюдений - внушали страх не меньший, чем черная магия христианских падэрэн
(Падэрэн - искаженное испанское слово padre-святой отец, священник).
А ведь сам сэнсэй всегда относился к обществу с такой робостью, почти с боязнью! Или, может быть, так оно и бывает - когда все пути для взаимопонимания отрезаны, людям остается только одно: либо бояться, либо ненавидеть друг друга...
"Однако и поныне образ мыслей имеет злонамеренный..." Что означали эти слова?
Я поняла, что, не считая нескольких лет, пока жив был покойный князь, судьба сэнсэя как ученого, в общем, сложилась крайне несчастливо. Недаром еще юношей он писал нам в темницу, что власти постоянно подозревают его в злокозненных умыслах...
Ненависть к сэнсэю имела глубокие корни - она восходила еще к тем временам, когда после опалы отца в Тоса началось преследование ученых.
Гонениям подвергались почти все ученые, так или иначе связанные с отцом; эти безрассудные действия местной власти вызывали насмешки и осуждение по всей Японии. Ведь в стране царил мир, и все княжества соперничали друг с другом в стремлении привлечь на службу ученых и вырастить новую ученую поросль, дабы обрести в будущем могущество и богатство...
Чтобы как-то обелить себя и восстановить пошатнувшуюся репутацию, власти Тоса пригласили из Киото ученого Мунэтэцу Мороката, положив ему громадное жалованье в триста коку риса, и почти насильно отправили к нему учеников.
К тому времени сэнсэй Синдзан уже успел завоевать признание как ученый-конфуцианец. Юноши Тоса наперебой стремились слушать его лекции, а желающих учиться в Мороката не оказалось.
Власти решили, что их престижу нанесен новый урон; так возник первый повод для недовольства сэнсэем.
Что же касается последних событий, то это был не более чем предлог, чтобы старая ненависть, накапливавшаяся исподволь, наконец открыто вылилась наружу.
Шестого апреля в дом сэнсэя в селении Суэ явился посланец и от имени властей клана объявил ему приговор - затворничество.
"Тани Синдзан, против вас имеются обвинения. Отныне вы обязуетесь никуда из дома не отлучаться. Ввиду мягкости наказания прическу разрешается носить прежнюю. Однако принимать посетителей и обсуждать с ними вопросы науки запрещено..."
Я узнала об этом два дня спустя.
- Простите за промедление... Я хотел в тот же день сообщить вам, но захворал... Сильный жар и боль в горле... - Дансити выглядел бледным, он еще не оправился после болезни. Я слушала его молча.
...Когда-то в прошлом я томилась в темнице, а сэнсэй жил на воле. Теперь я остаюсь на свободе, а сэнсэя приговорили к затворничеству.
Что-то похожее на сильный звон в ушах внезапно пронзило меня насквозь и так же внезапно исчезло. Затем наступило состояние странного отупения, я как будто перестала ощущать свое тело и вдруг очутилась в пустоте, не в силах сообразить, где я и что со мной.
Пошатываясь, я встала, молча подошла к Дансити, сидевшему передо мной с обвязанным горлом, и тихонько приложила руку ко лбу юноши. Машинальным движением я проверила, есть ли у него жар, и, кажется, подумала, что нужно приготовить ему лекарство.
Дансити испуганно вздрогнул, и мочки ушей у него покраснели. Я заметила это, но не восприняла сознанием.
Лоб у него был горячий и влажный. Приготовить лекарство для этого юноши, который, не считаясь с болезнью, поспешил ко мне с печальным известием, - вот единственное, что я могла перед лицом поразившего нас несчастья.
После осуждения сэнсэя власти передали всех его учеников ученому Мунэтэцу Мороката. Первым отправили в Киото господина Яситиро Миядзи, за ним настал черед Гэнсиро Усуси и других. Но вскоре молодые люди один за другим вернулись на родину. Господин Яситиро подал властям прошение:
"Будучи направлен в Киото для обучения у Мунэтэцу Мороката, я пытался учиться, однако никаких знаний не получил, а посему впредь от посещения лекций отказываюсь и прошу отныне жалованья мне не выплачивать..."
- Другие юноши последовали примеру господина Яситиро и тоже подали такие же заявления. Вот уж когда наши власти действительно осрамились... - сообщил мне Тёдза, сын старика Игути. Этот мрачный человек никогда не навещал меня, казалось, почти умышленно избегал, однако сегодня, не в пример обычаю, приехал, чтобы поделиться этими новостями.
- Как бы их не наказали еще более жестоко... - сказала я, наливая чай сидевшему на веранде Тёдза.
- Ни угрозами, ни самыми страшными наказаниями нельзя заставить людей изменить своим убеждениям... - ответил он с холодной и упрямой усмешкой.
Я тихонько отвела взгляд. Я высоко ценила верность нашей семье, которую Тёдза сохранял на протяжении всей своей жизни. Но почему-то у меня не лежала к нему душа, я не питала к нему таких теплых чувств, как к старику Игути. В его обществе мне было не по себе, он внушал мне смутную неприязнь.