- Спорю, что нет. Во всяком случае, вот почему я знаю о Донни Халливеле, и о его Яге тоже.

   - Это Ягуар Марк 1.

   Миранда притворяется удивленной.

   - Пытаюсь быть на уровне, - говорю я.

   - У него особый номер, так? RAINR. Я как увидела, так сразу поняла, кто хозяин. Во всяком случае, о Райнере Сью известно, что он был знаменит на всякие жуткие прикиды. Он не то чтобы как Готика, но одевался под Кристофера Ли в старых фильмах о Дракуле, на сцене была прорва черепов, гробов, свечей и всякое такое, ага? Наверное, он что-то узнал о вас, подумал, что у вас есть что-то ему нужное, правда?

   - Он хотел приобрести книгу, которой я владею.

   - Да? Что-то вроде книги заклинаний?

   - В каком-то смысле, да. "Стенография" - это произведение монаха и мага, который назвал себя Тритемиусом, она содержит коды, заклятия и разнообразные молитвы, которые, как заявляет автор, могут заставить ангелов действовать по желанию вызвавших их. Мой экземпляр не того сильно попорченного издания, что опубликовали много после смерти Тритемиуса в 1676, но один из всего лишь пяти томов, напечатанных в 1504, в тот год, когда его вызвали к императору Максимилиану I и допрашивали по вопросам веры. Мистер Халливел - или человек, на которого он работает - вероятно, выследил книгу по отчетам аукционной фирмы, где я приобрел ее почти двадцать лет назад.

   - Когда-нибудь пробовали сами эти заклинания? -  Миранда пытается говорить обычным голосом, но глаза ее сверкают.

   - Конечно, нет. Если ты владеешь бомбой, ты попробуешь взорвать ее, чтобы увидеть, работает ли она?

   - Конечно, да. Но я никогда не оставила бы ее в доме, где не заперта дверь.

   - Дом был защищен куда лучше, чем замками, как ты хорошо знаешь, но я должен признать, что у тебя законная точка зрения.

   - У него был портфель, - говорит Миранда.  - У Донни Халливела, я имею в виду. Какой клерки из Сити таскают на работу. Мой приятель Уэйн свистнул раз один, думая, что там что-то ценное, но нашел только сэндвич. Даже не смог продать портфель, потому что сломал замки, открывая его.

   - Ты видела, как мистер Халливел входил в дом?

   Ее взгляд остается смелым и немигающим. Она действительно обладает восхитительным даром ко лжи.  - Сначала он сжег кусочек бумажки на ступеньках входа. Она вспыхнула, как фейерверк, выпустив зеленоватый дым. Потом он вошел, и примерно через две минуты вышел. Сел в машину и покатил.

   - И все еще, догадываюсь, держал свой портфель.

   - С вашей книгой внутри. Так что теперь ее надо вернуть, пока он не сделал с ней что-нибудь плохое.

   - Я сам ее верну, Миранда. Ты уже сделала больше, чем достаточно.

   - Ноу проблем, мистер Карлайл. Вам надо сделать то, что надо.

   Она смело встречает мой взгляд и я вижу отблеск триумфа в ее глазах. Она верит, что ей удалось одурачить меня, однако еще не настало время ее разочаровывать.

   x x x

   Когда Миранда ушла, я поспал несколько часов, позавтракал в кафе, и прошагал навстречу растущему приливу спешащих с работы людей до Темзы, и по дорожке рядом с рекой пошел вверх по течению в сторону Челси. Общественный транспорт так густо заражен импами и другими ревенантами, что я всюду вынужден ходить пешком, а в наши дни даже улицы так запружены остатками мгновенной фрустрации и гнева, что временами словно бредешь, опустив голову, против адского дыма и сажи из заводской трубы.

   Обычно, прежде чем действовать, я жду и наблюдаю. Мне следовало проконсультироваться с различными контактами, мне следовало удостовериться, что я знаю достаточно много о противнике, прежде чем делать первый ход. Однако, времени на трезвые созерцания не было. Мой дом подвергся вторжению; одна из моих наиболее ценных вещей была похищена; я испытывал большое раздражение. И еще я страшился, что похищенная книга будет немедленно пущена в ход - иначе зачем босс Донни Халливела прибегнул к подобным отчаянным мерам для ее получения? Тем не менее, по пути я сделал одну остановку, чтобы воспользоваться (добрые пять минут потратив на ее очистку от обитателей) одной из немногих оставшихся телефонных будок, которые еще принимали монеты, чтобы позвонить своему старому другу главному суперинтенданту Роулсу. Он недавно вышел в отставку из столичной полиции, но сказал, что достаточно легко сможет найти ответы на мои вопросы.

   - Я перезвоню тебе примерно через час, - сказал я и повесил трубку, прежде чем он смог задать хотя бы один встречный вопрос.

   Я достиг Челси уже после полудня, разгоряченный, натерший ноги, и начинающий чувствовать уколы тревоги по поводу предстоящей мне задачи. Я нашел убежище в пабе, купил "Завтрак Пахаря" и полпинты пива, и после обычной неприятной чистки, воспользовался будочкой, чтобы позвонить Роулсу.

   Он пересказал все, что нашел о Миранде, подтвердив то, что она рассказала мне о Донни Халливеле, дал адрес Райнера Сью и спросил, не попал ли я снова в беду.

   - Ничего серьезного, - ответил я, сожалея о лжи.

   - Позвони, если потребуется реальная помощь, - сказал Роулс.  - И обещай, что расскажешь в чем было дело, когда все закончится.

   Я сказал, что расскажу, и при этом не врал: Роулс был добрым и щедрым другом, который много раз в прошлом оказывал мне большую помощь. Я покинул паб и побрел по опрятным, чистеньким улицам Челси к Чейен-Уолк, с их духами, воспоминаниями и тяжелым покровом истории. Здесь стоял дом, в котором молодой инженер, разделивший со мной мое первое приключение в этом городе, жил когда-то со своим отцом; здесь стоял дом, где раздражительный старый художник, которого соседи знали только под кличками Адмирал или Свинина Бут, закончил свои дни, прячась от публики. Здесь находился дом Джона Мартина, чья способность мельком заглядывать в города мертвых, что окружают и взаимно переплетаются с городами живых, послужила материалом для его апокалиптических картин (его брат, который однажды пытался сжечь Йорк-Минстер, сошел с ума от того же проклятого дара), и здесь стоял дом, где одним незабываемым вечером я посетил Хилари Беллока в кампании с Гилбертом Честертоном.

   Адрес, который дал мне Роулс, находился на восточном конце Чейен-Уолк в середине ряда старых краснокирпичных зданий, защищенных от громогласного грохота уличного движения по набережной Челси узким общественным парком, заросшим кустарником и травой. На обочине узкой удочки, что бежала между домами и парком, впритык друг к другу стояли дорогие машины. В воздухе разливалась спокойная, полная достоинства аура процветания, доносился запах свежей краски.

   Я нашел скамейку в парке и сквозь щелочку в кустарнике рассмотрел дом Райнера Сью. Не было видно ни следа кроваво-красного Ягуара Марк 1. Громадная вистерия хлопала бледно-зелеными листьями и гроздьями пурпурных цветов над черной оградой передней лужайки. Занавеси были задвинуты на всех окнах, словно в трауре, или словно те, кто обычно здесь живет, собрались и уехали куда-то на сезон, и я быстро сообразил, что в определенном смысле дом в действительности необитаем. В отличие от всех остальных домов на этой старой многонаселенной улице, он был совершенно без духов или любых других ревенантов, и никто из них не подходил к нему близко, не было слышно даже малейшего мышиного писка какого-нибудь завалящего импа. Было тихо, как будто под колпаком в центре шумной улицы была устроена гробница, так абсолютно тихо, что эта тишина звенела в ухе, словно комар. Глубоко запечатанным в этом молчании, словно муха в янтаре, находился крошечный, плотный узел спрессованной ударной энергии. И этот узел мог бы избежать внимания любого обладающего чуть меньшим умением, чем я.

   Угрюмый дух молодой служанки, которая утопилась здесь более века назад, после того, как она забеременела от шашней с каретником, слонялся возле речной стенки на дальнем конце набережной. Я подозвал ее (она проплыла через дорогу, совершенно не замечая уличного движения), но она не откликнулась на мою просьбу, сказав, что сделает для меня все, что угодно, совершенно все, только не это. Я ощутил такую внезапную вспышку раздражения на этот несчастный остаток, что отказывал мне и при этом глупо улыбался, что прекратил ее - стер ее полностью, так легко, как задувают свечу, и позволил моему гневу раздуться, всосав в него все отброшенные за ненадобностью эмоции, которые летели по улице, словно клочья мусора на ветру. Колючие осколки гнева; удушающее тряпье нужды; крупинки шока и страха, яркие, как осколки стекла; липкие нити отвращения; даже несколько пылинок чистой радости, этой самой кипучей из эмоций - я взял все. Мешковатая толпа закружилась вокруг меня, словно карманная буря, становясь все темнее и плотнее. Затрепетали листья пыльной молодой чинары, под которой я сидел. На набережной шоссе водители бессознательно нажимали на газ, чтобы побыстрее проехать мимо.