Эта дилемма мучила меня всегда, и в искусстве тоже. Я постоянно стремлюсь туда, где мало что умею, вместо того, чтобы делать то, что хорошо получается. Поиски равновесия между этими двумя стремлениями требуют ежедневных усилий.

Тогда, в 63-ем, я поступил бы разумно, если бы, глядя в будущее, отказался от аспирантуры у физика-теоретика, специалиста по статистической физике полимеров. Взвесил бы свой "багаж", способности, особенности характера, и остался бы в медицинской химии. Там бы я мог, если б захотел и не потерял интерес, постепенно смещаться в сторону молекул, не теряя при этом связи с физиологией и медициной.

Пустые размышления. Во-первых, ради какого-то непонятного мне "дальнего плана" - я такие штуки никогда не понимал - должен был бы отказаться от поездки в Ленинград, остаться в глуши, к тому же без Мартинсона?! Остаться в медицине, когда вся биология встала на дыбы физики идут! Начинается новая эра, а как же я? Нет, без меня им не обойтись! И я помчался в Ленинград, даже не зная, чем буду заниматься, прочитав до этого одну обзорную статью своего будущего шефа, которая называлась "физика и биология". Я мало что вынес из нее, кроме общих возбуждающих слов. Меня понесло в самое "пекло", в область, где я ничего не понимал. В ней мало кто понимал, но мне от этого не было легче.

8

Наконец, третье важное событие, или решение того периода - я женился на своей однокласснице.

Я приехал в Ленинград, потеряв все, что имел. И обнаружил, что здесь лишний. Из-за чиновничьих недоразумений мне не давали общежития, и я жил у своей престарелой родственницы. Она кормила меня за мою стипендию, но требовала, чтобы я приходил на обед вовремя. Для меня это было невиданным чудом и большой бедой: смотреть на часы в библиотеке или лаборатории я не умел. Ночью я долго лежал без сна рядом с храпящей старухой. Она поставила мне в углу раскладушку, антикварную вещь - высокую. тонкую, собиравшуюся хитрым образом из планок темного старого дерева, между планками натягивалась материя еще царских, я думаю, времен. В этом сооружении не было, по-моему, ни одной металлической детали, она колыхалась и скрипела. Я лежал как в люльке и вспоминал общежитие, Люду, Мартинсона, кафедру, где у меня был свой уютный уголок, свои ящики, в них хранились мои сокровища. Все это давно выброшено... Теперь я ждал. Вот мое главное занятие - ждать, ждать, когда, наконец, соберу все необходимое для работы.

Мне было тоскливо, скучно, я был в растерянности. У меня не было знакомых, кроме нескольких родственников, к которым я ходить не любил. Они бросались меня кормить, зная мое печальное положение, я же стеснялся этого. Мне присылали из Тарту 59 рублей, и то с опозданиями. Но все это меня не задевало бы, знай я, к чему приложить свои силы! Я усердно читал, вникал в свою задачу и с тревогой следил за тем, как мировая наука лихим галопом удаляется от меня. А я даже не начал!

Моя будущая жена приезжала несколько раз в Ленинград из Таллинна, по делам своей работы, лимонадного завода. Мы относились к друг другу с симпатией, но она меня не привлекала. У нас было о чем поговорить - общие воспоминания, знакомые... мы хорошо знали друг друга со школы. Так все и началось - от тоски, неуверенности в будущем, от безделья, скуки и, что важно, от обычного в моем возрасте необузданного желания. Я был неосторожен и был вынужден жениться. Ребенок не получился, но брак почему-то остался.

В этой истории я плыл по течению. Главным для меня все время оставалось то, что должно произойти в лаборатории. Поэтому я не видел никакой трагедии в том, что случилось, и легко сохранил неогорченное лицо. Я даже слегка порадовался новизне своего положения и простоте, с которой решались мои интимные проблемы. Мне было в сущности все равно, с кем жить. Я недавно пережил любовь, и разрыв. Но я не могу сказать, что вспоминал о Люде. Словно это все осталось за непроницаемой стеной, в другой жизни. Так уж я устроен. Я переживаю очень остро, бурно, сильно - и не могу вынести длительного переживания: что-то во мне "отключается", я забываю. Пережитое чувство как бы растворяется во мне, перестает существовать, но все изменяет - я становлюсь другим.

Мое отношение к жене было добрым, приятельским. К тому же я помнил, что поступил порядочно. Она осталась в Таллинне, и так мы жили все три года аспирантуры - наездами. Она делала попытки перебраться ко мне, но это было сложно: в город никого не прописывали, а к аспиранту в общежитие и подавно. Кто-то, как всегда, мог, но мы не обладали ни деньгами, ни разворотливостью. А я... вздыхал с облегчением каждый раз, когда ее очередная попытка проваливалась. Что будет через три года?.. Я не способен был всерьез думать об этом, никогда не был способен. В глубине я, конечно, надеялся, что это не навсегда и как-нибудь "рассосется"... как вдруг исчезает осадок, оставленный на ночь: придешь - и прозрачный раствор.... Я почти ко всему относился, как к временному - не мог представить, что вот так будет всегда, и ничего нового! Какая-то щелка всегда оставалась. Не мысль даже, а ощущение, что впереди обязательно что-то возникнет, какой-то неслыханный простор, и я вырвусь...

Я понял, что сделал что-то серьезное, когда из этой "возни" возник ребенок, болела жена, болела дочь... Все страдали. И я "искупал" свою вину много лет, поддерживая видимость нормальных отношений. Каким же мог быть мой брак при этом! Он был, именно таким, какого я заслуживал - убогим, кривобоким.

При всем этом я был способен к нормальным отношениям, ценил их в других, в книгах... Я получил довольно романтическое воспитание, мои родители искренно любили друг друга. После смерти отца личная жизнь матери, в ее 42 года, кончилась, она полностью посвятила себя нам. Я знал, что такое любовь, нежность - глубокие печальные чувства - все это у меня было в Тарту и оказалось начисто отрезано с отъездом. Два месяца, пока я сидел в больнице и отбояривался от армии, были страшными - все рвалось, а впереди неизвестность. Но потом я уехал и даже не вспоминал, и только через много лет встретил Люду, но ничего уже не вышло, ничего. Писать об этом нет необходимости. Из прошлого я ушел, наглухо захлопнув дверь, а будущее... Посмотрим, посмотрим... вот мое любимое словечко, об этом знал Саша, но его уже нет.

Таким был этот, Ленинградский, период моей жизни. Я человек периодов. Рядом с моими отчаянными усилиями места для личного просто не оставалось. Вернее, эти усилия и были моей личной жизнью, так я чувствовал тогда.

9

Я не выносил напора, наглости, убеждения силой, особенно, если чувствовал за собой вину - сдавался тут же. Я всегда думал о своей вине, о долге, о том, что обязан... Сочетание отцовской податливости и материнского воспитания - сам за все отвечай. Я знал, что был слаб, сошелся без чувства, оказался неосторожен, чего же ты хочешь?.. В быту я всегда уступал: меня легко было "прервать" одним властным словом - "значит, так..." , меня можно было переставлять по дому как мебель. Я никогда и не жил дома, домашнего уюта просто не понимал, в студенческом общежитии с недоумением смотрел на домашние тапочки своих товарищей по комнате. Они варили себе картошку!.. Я прибегал, валился, утром убегал... Но вернемся к Ленинграду.

Теперь у меня была женщина, какая-никакая, не все ли равно. Раз в месяц я ездил к ней, а потом и не вспоминал. Как выяснилось позже, я все эти три года мог бы обходиться без женщин, так пошла работа. Я засыпал на ходу, сидя в трамвае, просыпался на последней остановке от холода, долго шел ночью по лесистому пригороду к общежитию... Иногда я просыпался, смотрел кругом, и видел, как тихо, чудно... чувствовал, что все еще впереди... посмотрим, посмотрим... и снова дремал, спотыкаясь о корни чахлых сосен.

Я не понимал свою жену, что ей нужно было, как она могла жить со мной, почему жила... Особой любви ко мне она не испытывала, просто был муж, семья, и это было правильней, чем без всего. Ей казалось, что она знает меня. Она пренебрежительно относилась к моим "пробиркам". Я же до сих пор не могу понять, что люди находят в "практике" - в каких-то житейских делах, в производстве... Нужно? Это никогда не было для меня аргументом. Я никогда не знал, нужно то, что я делаю или не нужно, и это не смущало меня. И теперь не знаю, и меня удивляет, когда какие-то люди говорят, что мои картинки и рассказы им нужны. Что скрывать, мне это приятно, но непонятно.