Счастье бывает порою так велико, что оборачивается страданием. То, что ощущала сейчас Стефа, больше всего напоминало боль. Неожиданные слова Вальдемара наполнили ее душу столь безмерным счастьем, что девушка уже не владела собой. Только большие глаза, осененные длинными ресницами, сиявшие всеми оттенками фиалкового, не отрывались от глаз Вальдемара с немой просьбой, жалобной мольбой, словно девушка хотела сказать:

— Не мучай меня! Не искушай!

Пылающий взор Вальдемара опалял ее, ласкал, целовал. Крепко сжав ее руку, склонившись к ней, майорат шептал:

— Я схожу с ума, слышишь? Ты должна быть моей, ты будешь моею… Ты любишь меня, я знаю!

Внезапным движением Стефа вырвала руку.

Могучая волна счастья, шалый водоворот радости ураганом закружили ее. Огненный румянец залил щеки. Она, сжав ладонями виски, жадно хватая воздух пересохшими губами, воскликнула идущим от самого сердца голосом, словно благодаря силы небесные:

— Боже! Боже! Боже!

Вальдемар, совершенно уже не владевший собой, схватил ее в объятия, глаза его горели.

Но в тот же самый миг словно молния вспыхнула перед Стефой: перед глазами ее возник снежевский сад, белоснежная фигурка ее бабушки в объятиях юного улана… Непреодолимая сила оторвала ее от груди Вальдемара, прежде чем девушка успела склонить на нее закружившуюся головку, упоенную счастьем.

Вальдемар, пораженный, вновь схватил ее руки, сжал, словно в тисках:

— Что с тобой?

— Я вас… не люблю… никогда не любила… нет! нет! — вскрикнула Стефа глухим, изменившимся голосом.

— Что с тобой? Очнись! Что ты такое говоришь?!

— Я не люблю вас! Вы мне не нужны!

— Ложь! — крикнул Вальдемар. — Ты любишь меня и будешь моей!

— Никогда!

Она вся дрожала, грудь ее судорожно вздымалась, глаза горели.

Вальдемар был страшен. Уже не владея собой, он так стиснул ее запястья, что девушка крикнула от боли. Глаза его, ставшие почти черными, уперлись в лицо Стефы, он прохрипел:

— Ты должна стать моей! Я так хочу!

Из уст Стефы раздался нервный смех, словно бы стон пытаемого мученика. Глянув ему в глаза взглядом смертельно раненного человека, она спросила:

— Сейчас ты так хочешь… а что будет потом? Вся трагедия покойной бабушки прозвучала в этих словах.

Стефа резким движением высвободила руки и отскочила от него. Остановилась перед ним, гордая, уверенная в своем превосходстве, но потрясенная до глубины души. Страшным усилием воли она заставила себя успокоиться, а свой голос — звучать хладнокровно:

— Я не люблю вас… забудьте обо мне.

Она отвернулась и пошла к двери, с лицом, искаженным болью, но с гордо поднятой головой. Лишь оказавшись в белом салоне, она заломила руки в несказанной печали и побежала к себе. Упала перед постелью на колени. Рыдания рванулись из ее груди.

— Кончено! Все кончено! — простонала она сквозь слезы.

Вальдемар остался в оранжерее, словно пригвожденный к земле. Восклицание Стефы сказало ему все — она, несомненно, вспомнила о бабушке и пане Мачее. Последним же словам Стефы он ничуть не поверил, наоборот, то, как они были произнесены, убедило Вальдемара, что девушка любит его по-прежнему. В глазах у него сверкнуло торжество, он прошептал уважительно:

— Как она горда!

Стоял, глядя на колыхавшиеся ветви камелий, задетые убегавшей Стефой, и на лицо его медленно возвращалось спокойствие, приступ безумия минул.

Добрая ласковая улыбка озарила его лицо:

— Что бы ни произошло, я люблю ее… и она станет моей!

Он прошелся по тропинке. Стефа стояла у него перед глазами, вся его душа была полна ею.

— Но если…

Он вспомнил о родных. Его родные наверняка решительно воспротивятся. Что тогда?

Огонь засветился в его глазах, брови грозно нахмурились, и он яростно бросил:

— Посмотрим!..

IX

После страшного взрыва рыданий стоявшая на коленях Стефа осела, распростерлась на полу, не отрывая взгляда от солнечного света, ясной, трепещущей полосой пересекавшего комнату. Пылинки, оказавшиеся на его пути, вспыхивали ярко, нежно. Глаза Стефы, хотя и заплаканные, пылали, лучились охватившей душу безоглядной любовью. На место болезненной улыбки пришел беззвучный крик происходившего в душе разлада. Стефа собрала все свои силы, чтобы бороться и преодолеть себя, но оказалась слишком слаба, чтобы справиться с собственной душой. Ее любовь, трагическая, глубокая и неподдельная, зажгла сердце, как молния зажигает могучий лесной пожар; любовь эта увлекла ее ум и душу. Пожар величайшего чувства потряс все существо девушки…

Длившееся всего миг объятие Вальдемара отзывалось в каждой жилке ее тела. До сих пор Стефа ощущала на себе его руки, сомкнувшиеся на талии стальным обручем, ощущала жаркое его дыхание у своей щеки.

Откуда эта сила, нечеловеческая мощь, вырвавшие ее из-под титанической власти любимого? Причиной всему — печальный образ из прошлого…

Стефа застонала, из уст ее вырвалась раздиравшая сердце мольба:

— Я люблю его до безумия, до беспамятства! Хочу быть его рабыней!

Она вцепилась зубами в платочек, чтобы не стонать от боли.

— Я люблю его! Вальди! Вальди, господин мой!

Она трепетала, распростершись на полу, но страшная правда грубо ворвалась в ее мечты, словно удар обухом, отрезвила. Она приподнялась, стоя на коленях, оперлась о край постели, почувствовала, как неизбежность гасит в ней приступ любовного безумия, как покрывается льдом остывающая кровь и проникает в мозг медленным, болезненным кружением острых снежинок: «Не могу, нельзя! Нужно уехать!»

— Я должна уехать! — вскрикнула она, вставая. Но тут же пошатнулась и упала на постель, спрятав лицо в подушку:

— А он? Он любит, он сходит с ума! Как же он?! Бежать, бежать! Он забудет… все пройдет…

Но она сама не верила тому, что говорила. Но все равно — нужно бежать, исчезнуть с глаз всех этих людей, чтобы и след растаял, бежать от любимого, чтобы не видеть его больше, его взгляда, его рук, его губ. Он хочет жениться на ней, полностью отдавая себе отчет в своих мыслях и чувствах, дать ей свою фамилию — но она не может принять этого дара!

Стефа понимала, что прекрасный дворец счастья с Вальдемаром — не для нее, что она должна собственными руками убить мечты, пусть даже душа ее после этого умрет навсегда. Она страшилась нового разговора с ним, его глаз, голоса, слов, прикосновения рук. Одно воспоминание о его пылающих губах мучило девушку. Она крепко сжала веки, чтобы избавиться от взгляда его любящих глаз. Стефе казалось: задержи он ее в объятьях на миг дольше, она безраздельно принадлежала бы ему… коснись ее губ его губы, она потеряла бы сознание от сладкого, упоительного бессилия…

И этот золотой, лазурный сон она убьет собственноручно — все бесповоротно закончится, скрывшись за варварской стеной, невозможностью для них быть вместе. Ужасные щупальца несчастья грозно и неумолимо протянулись к Стефе, убивая в ней жизнь. «Высший круг», где вращался майорат, словно гидра, пил кровь девушки присосками чар. Впереди гибель… но нет, она спасется, вырвется из их щупалец, пусть даже израненная, почти мертвая, в совершеннейшем духовном упадке, полностью потерявшая волю к жизни. Она станет деревом, камнем, мертвой материей, лишенной духа и рассудка. Признание Вальдемара в любви стало последним щупальцем гидры, высосавшим кровь из сердца. Она поплетется отсюда бесприютным странником, жертвой, направляясь к трагической пропасти печали — только бы подальше от этого сияющего великолепия, от очарования, которое убивает! В большой мир! Черный, ужасный… Покинуть этот Эдем, ставшим адом, где в каждом уголке гремит сатанинский хохот иронии. Зажмуриться и бежать без оглядки, без раздумий, без сожалений…

— Но смогу ли я? Хватит ли сил?

Девушка изнемогала, словно привязанная к пыточному станку, но как она ни пыталась сохранить холодную волю, серые глаза Вальдемара властно смотрели на нее, его губы пылали, погружая в трепет, его голос, звучавший любовью и настойчивостью, не умолкал в ушах: