До сих пор она помнила его крепкое рукопожатие. Однако, не успев еще доехать до Слодковцев, она уже чувствовала к нему глухую неприязнь.

А теперь? Теперь…

«Боже, существовали ли те, первые часы нашей встречи?» — спрашивала она себя.

— Мама, мама! Смотри, какие прекрасные кони стоят на станции! А карета какая! — воскликнула молодая панна, стоявшая у окна.

— Точно, великолепные арабы! Какая четверка! — подхватил юноша. — И все серые! Как подобраны!

Стефа вздрогнула: неужели глембовические кони? Протяжный свисток, звонок, шум тормозов — и поезд остановился.

Сердце Стефы учащенно забилось. В купе ввалился носильщик.

— Это кони из Слодковцов? — спросила Стефа.

— Нет, пани. Карета из Глембовичей приехала, и сам пан майорат с нею. А из Слодковцов — только паненка баронесса. А вот и ваш пан ловчий идет, ясная панна.

Носильщик не скупился на величания. Он поспешно отступил, давая пройти ловчему Юру, выглядевшему, словно принимающий парад генерал.

Гигант улыбнулся Стефе, снял высокую шапку, низко, почтительно поклонился:

— Какие вещи прикажете забрать, панна Стефания? Стефа подала ему свою сумочку. Саквояж подхватил носильщик.

В этот миг вошел Вальдемар.

Они поклонились друг другу молча, но невозможно было скрыть обуревающие их чувства.

Стефа покраснела.

Он, приподняв шапку, горячо поцеловал ей руку. Они держались словно бы холодно, но столько нежности и любви окутывало их ясным ореолом, что это почувствовали даже скверно знавшие французский дамы и развязный юнец в пенсне. И быстро переглянулись, говоря друг другу взглядами: «Ну ясно, нареченные!»

Их форменным образом ошеломили кони, карета, Юр, титулы и, наконец, — княжеское величие Вальдемара.

Вальдемар повернулся к ловчему:

— Подайте карету к вагону, — и вновь обернулся к Стефе: — Поедем немедленно, вы кажетесь, мне уставшей.

— Как хотите, — тихо ответила она.

Выходя из купе, Стефа с улыбкой поклонилась попутчикам. Заметив это, майорат тоже обернулся и приподнял шапку.

Дамы поклонились чрезвычайно учтиво, юнец торопливо и шумно шаркнул ножкой — все были крайне удивлены, что столь аристократическая молодая пара вежлива в обращении со случайными встречными.

Вбежала Люция.

— Ну, что вы тут застряли? — воскликнула она, бросаясь на шею Стефе. — Вальди сказал мне дожидаться в зале, я чуть со скуки не умерла! Стефа! Милая! Дорогая! Как я рада, что ты вернулась!

Они сердечно расцеловались.

Потом все вышли из вагона. На перроне ожидали их Юр и Ян, лакей из Слодковиц.

— С нами ехала аристократка, точно вам говорю, — сказала детям дама, когда они остались в купе одни.

— Это точно жених с невестой. Сразу видно большого пана. Красивая пара! — поддакнул юноша, не отходя от окна.

Карета отъехала первой, за ней двинулись сани с Яном и багажом Стефы.

Люция рассказала Стефе о болезни пана Мачея и о том, как скучала без нее.

— А как себя сейчас чувствует пан Михоровский? — спросила Стефа.

Люция опешила:

— Почему ты говоришь «пан», а не «дедушка», как раньше?

— Хорошо, дедушка… Как он сейчас?

— О, ему гораздо лучше, он вас все время вспоминает, — ответил Вальдемар, не сводя со Стефы горящих глаз.

Взгляд его ласкал девушку, не упуская ни малейшей детали в ее одежде. Лишь траурная вуаль неприятно подействовала на него.

Люция, словно отгадав его мысли, спросила:

— Стефа, зачем тебе этот траурный креп? Он тебе к лицу, но он страшный! По бабушке ведь не носят траура, только по родителям.

— Я ее очень любила. Да и носить этот креп буду недолго.

Она хотела сказать: «Вернее, ты недолго будешь видеть этот траур, потому что я вскорости же уеду», — но сдержалась. При одной мысли о том, что она навсегда покинет Слодковцы, слезы сами навернулись на глаза.

Она представить не могла, как будет с ними расставаться.

Вальдемар был молчалив, как и Стефа. Оба чувствовали, что что-то отделило их друг от друга, и догадывались, что именно. Только Люция щебетала как ни в чем не бывало.

Едва карета остановилась перед крыльцом особняка, едва они вышли и обрадованный Яцентий поцеловал руку Стефе, появился старый камердинер пана Мачея, направился прямо к ней и, склонившись к ее уху, шепнул:

— Старый пан просит панну к себе. Он в своем кабинете.

Девушка побледнела, но смело пошла вперед, не снимая верхней одежды.

Вальдемар догнал ее, они оказались одни в малом салоне.

Вальдемар взял ее руки и поднес к губам:

— Панна Стефания, вы знаете все?

— Да, — сказала она, трепеща.

Он заглянул ей в глаза, смотрел неотрывно:

— Я догадался сразу, еще в вагоне. Только не нужно нервировать себя, дедушка и сам в необычайном расстройстве чувств. Оставайтесь спокойной… ради него.

Он проводил ее до самой двери кабинета.

Пан Мачей сидел в кресле. За три недели он сильно изменился, побледнел, волосы поседели еще сильнее; весь он как-то сгорбился, согнулся, выглядел очень старым. Увидев его таким, Стефа не выдержала: слезы навернулись ей на глаза, она подбежала к старику, присела на корточки у его колен и спрятала лицо в ладони, сдерживая рыдания.

Пан Мачей обнял ее трясущимися руками.

Едва увидев девушку, он понял, что она знает все.

Что-то захрипело в его груди.

— Детка, ты плачешь? Ты все знаешь… От кого?

— Из ее… дневника.

Воцарилось молчание, тяжкое, глухое. Он знал этот дневник!

— Ты писала Люции, что она умерла от сердечного приступа. Была… какая-нибудь тому причина? — спросил он изменившимся голосом.

Стефа колебалась.

— Говори, дитя мое… расскажи все, я хочу знать… не бойся, ты же видишь — я спокоен…

Стефа рассказала, что бабушка, пребывая за границей, не знала в точности, где и у кого живет внучка, но письмо отца Стефы, в котором упоминалось имя Михоровских…

Она умолкла, не желая уточнять, что именно это и стало причиной… Избегала подробностей, потому что они касались и Вальдемара.

Но пан Мачей, легко угадавший недосказанное, склонил голову и тяжко вздохнул. Потом произнес с несказанной горечью:

— Значит, она не простила… до сих пор помнила… самого нашего имени оказалось достаточно… боялась за внучку, оказавшуюся среди нас…

Стефа прильнула губами к его руке, чувствуя, что любит этого старика, что бы ни произошло.

— Нет, дедушка, она все простила… и очень страдала, даже ее дети не знали имени…

— Однако ж она боялась… боялась за тебя. Почему?

Стефа затрепетала.

— Неужели?.. — прошептал пан Мачей.

Внезапно он понял все, перед глазами у него встал Вальдемар…

Тот же трепет охватил и пана Мачея:

— Да, вот главная причина ее опасений. Правда! Вот она! Само существование молодого майората Михоровского, находившегося рядом с ее внучкой, наполнило страхом ее душу…

Старик выпрямился. В его запавших глазах горел огонь всесокрушающей печали.

Он положил руки на плечи Стефы:

— Вставай, дитя мое. Иди к Идальке. Но не забывай о своем старом дедушке, в этой комнате тебе всегда рады…

Стефа поцеловала его руку и тихонько вышла. Пан Мачей стиснул руками голову:

— О Боже, все вернулось… минувшие годы, часы печали… Это ее и убило! Дневник… о, я несчастный… он сохранился, Стеня его прочитала… Господи Иисусе!

После долгого молчания он нажал кнопку электрического звонка на поручне кресла.

Беззвучно вошел старый камердинер.

— Что в доме? — спросил пан Мачей.

— Паненки наверху у пани баронессы, а пан майорат в своем кабинете; он велел доложить ему, когда паненка выйдет от вас. Прикажете просить?

— Нет, нет! Обед скоро?

— Сейчас будут подавать.

— Францишек, извинитесь перед пани баронессой от моего имени — я сегодня не выйду к обеду.

— Пан сегодня еще не пил брома…

— Хорошо, подай.

Когда камердинер выходил, пан Мачей задержал его:

— Сейчас я хочу остаться один, но скажи пану майорату, чтобы он пришел… после обеда и кофе.