Ее охватило беспокойство. И мучилась, не понимая, откуда происходит эта непонятная тревога, возраставшая с каждой минутой. Легкую бледность на ее лице первым заметил майорат, понял смущение девушки, но не хотел при всех досаждать ей вопросами. Беспокойство Стефы передавалось ему.

Пан Мачей внимательно посмотрел на нее:

— Что с тобой, дитя мое?

— Боюсь… — откровенно ответила она.

Взгляды их встретились. Лица затуманились.

— Чего ты боишься? Стефа бледно улыбнулась:

— Не обращайте на меня внимания. Это пройдет… Разговор поутих. Все почему-то почувствовали себя уставшими. Беседа вновь оживилась, когда все перешли в малый салон, где у камина был сервирован чай.

Внезапно вошел лакей с серебряным подносом и направился прямо к Стефе. Она не отрывала от него глаз.

— Что это? — спросил Майорат.

— Телеграмма, с вашего позволения…

— Мне? — спросила Стефа. Лакей утвердительно поклонился.

Все взгляды обратились на нее, потом на майората.

— Да, это для вас, — сказал майорат, подавая ей конверт.

Стефа с пылающими щеками разорвала ленточку.

Все затаили дыхание. Неспокойное поведение Стефы за ужином и внезапно пришедшая телеграмма показались вдруг чем-то странным.

Стефа прочитала и, уронив руки, безжизненным голосом произнесла:

— Бабушка умерла. Меня вызывают на похороны. Все облегченно вздохнули — почему-то ожидали чего-то худшего.

Только пан Мачей затрепетал, словно перед ним вырос призрак и вперил в него взгляд.

— Это ваша бабушка Рембовская умерла? — спросила Люция.

Стефа расплакалась:

— Да, она… Бедная бабушка! Я так ее любила! Боже мой, Боже…

— Она болела?

— Нет. Она внезапно скончалась в Ручаеве… Ничего не понимаю. Обычно она проводила зиму за границей… Нужно немедленно ехать, иначе не успею — телеграмма изрядно запоздала, судя по датам…

Она порывисто вскочила.

Молодой Михоровский глянул на часы:

— Вы решительно хотите ехать прямо сейчас?

— Я должна… только бы успеть на поезд!

— На поезд вы успеете, но наступает ночь… Стефа умоляюще сложила руки:

— Я должна ехать немедленно!

— Тогда я прикажу запрягать.

Они перешли в столовую, и Вальдемар отдал должные распоряжения.

Пани Идалия взяла Стефу за руку и поцеловала в лоб:

— Быстренько собирайте вещи. Только не плачьте, бедная моя Стеня!

Люция плакала навзрыд.

Все дамы разошлись по своим комнатам.

В зале остались пан Мачей, сидевший в огромном кресле, Вальдемар, расхаживавший взад-вперед, и пан Ксаверий, сонно пошевеливавшийся у камина. Царило молчание. Величественно тикали большие старинные часы, звучно раздавались размеренные шаги Вальдемара.

Пан Мачей бросал быстрые взгляды на внука и спросил наконец:

— Ты не знаешь, какой была девичья фамилия ее бабушки?

Вальдемар отрицательно мотнул головой. Старик потер лоб:

— Меня странно встревожили отъезд Стефы… и эта смерть.

Вошел лакей и доложил, что кони готовы. Следом появились дамы. Стефа уже была в теплом зимнем платье и шапочке. Глаза ее были красными, лицо горело. Взволнованная, она подошла попрощаться с паном Мачеем. Старичок дружески обнял ее и отцовским жестом прижал к груди.

Люция плакала.

— Стефа, ты ведь скоро вернешься к нам, правда?

— Я постараюсь…

Когда она подошла к Вальдемару, слезы перехватили ей горло. У него дрожали губы. Впервые он поцеловал ей руку при посторонних.

Пан Мачей вздрогнул, пани Идалия поджала губы, глаза ее сузились. Люция глядела с неким триумфом, словно говоря: «Я-то обо всем давно знала…»

Когда все выходили в прихожую, пан Мачей придержал Стефу за руку:

— Детка, твоя бабушка была Рембовская, так ведь?

— Стефания Рембовская, — ответила Стефа и, увлекаемая Люцией, вышла из зала. Девочка что-то шептала ей на ухо.

Пан Мачей остался один. Дверь в прихожую была распахнута. Старик, тяжко опершись на стену, задумчиво смотрел на жирандоль, словно считая лампочки.

— Что это? Стефания… Что это? У меня было чувство…

Он сделал шаг вперед и громко позвал:

— Вальдемар!

Стефа, уже одетая, выходила на крыльцо. Люция и майорат сопровождали ее. Пани Идалия, облокотившаяся на лестничные перила, услышала голос старика и позвала:

— Вальди, дедушка тебя зовет!

Вальдемар, нетерпеливо оглянувшись на тетку, быстро взбежал вверх. Разгоряченный, он не заметил в первый миг беспокойства пана Мачея.

— Спроси Стефу про девичью фамилию ее бабушки! Скорее!

— Что случилось?

— Быстрее!

Вальдемар заторопился назад. Стефу он застал на крыльце. Лакей отворял дверцу поставленной на полозья кареты. Ночь была ясная, лунная, похрустывавшая от мороза и снега. Кони фыркали, столбы пара били из их ноздрей. На козлах сидели Бенедикт и выездной лакей из Глембовичей. Майорат усадил Стефу в карету и сам закутал ей ноги волчьей полостью:

— Простите, как была фамилия вашей бабушки? Стефа удивленно взглянула на него:

— Рембовская.

— Я знаю… а девичья?

— Стефания Корвичувна.[84]

Михоровский вздрогнул, кровь ударила ему в лицо.

— Что с вами? — спросила пораженная Стефа.

— Ничего, ничего! До свидания! Берегите себя… и побыстрее возвращайтесь к нам. Хорошо?

— Не знаю… — еле выговорила Стефа. Рыдания вновь вырвались наружу.

Вальдемар порывисто поцеловал ей руку и захлопнул дверцу:

— Бенедикт, езжай осторожнее. А Вавжинец пусть устроит все на станции!

Нетерпеливые кони пустились рысью.

Вальдемар долго смотрел вслед удалявшейся карете, потом глянул в сторону, где ожидали его запряженные санки.

— Вы едете, пан майорат? — спросил Яцентий.

— Не знаю… нет. Как думаете, они благополучно доберутся?

— Светло, хоть иголки собирай, ночь лунная, да и на козлах — Бенедикт, — успокоил его Яцентий.

Вальдемар вошел в прихожую и тяжелыми шагами направился наверх. В голове у него шумело, он был бледен. Поднимаясь на последний пролет, он увидел ожидавшего его пана Мачея.

Старик выглядел, словно статуя. Недвижимый, помертвевший, он тяжко опирался на обтянутый бархатом поручень. Глаза его впились в лицо внука. Они молча смотрели друг на друга… боясь того, что должно прозвучать, и понимая друг друга.

— Она? — еле выговорил старец.

— Да. Внучка той, — закончил за него Вальдемар. Пан Мачей схватился за грудь. Лицо его посинело.

Майорат подскочил к нему:

— Дедушка! Боже!

Старик безжизненно осел в его руках.

Четверть часа спустя молодой Михоровский, бледный, но спокойный, вышел из спальни дедушки к перепуганным слугам:

— Санки, которые заложили для меня, немедленно отправить за доктором! Пан заболел.

Слуги молча расходились.

II

В Ручаеве был тихий зимний вечер. Шел густой снег, кружа белыми туманами. От ворот обширного двора отъехали привезшие Стефу санки. Она вошла, приветствуемая родителями, родственниками и слугами. Лица всех тотчас просветлели. Оказавшись в объятьях матери, Стефа забыла на миг о цели приезда, прижалась, тихо всхлипывая. Пани Рудецкая тотчас отгадала, что, кроме печали по бабушке, за этим кроется что-то еще.

— Ты чуточку опоздала, дочка, — сказал отец. — Тело уже в костеле, завтра похороны.

— Я выехала сразу же, папочка, телеграмма опоздала…

Все приглядывались к Стефе с любопытством, только мать посматривала на нее растроганно. Со времени выезда из родительского дома девушка стала красивее и серьезнее, выглядела более элегантно. Однако отцу показалось, что, по сравнению с осенью, Стефа чуточку увяла. Ее прекрасная кожа стала бледнее, напоминая по цвету раковину-жемчужницу. Розовые губы улыбались уже не столь весело. Фиалковые глаза стали словно бы чуть темнее. Все, что творилось в душе девушки, выражалось в ее глазах. Во всем доме царила печаль, и охватившая Стефу грусть не выглядела чем-то из ряда вон выходящим.