— Электричество или огонь?

— Электричества у меня довольно, так что выбираю огонь, — ответил Вальдемар.

Брохвич передал ему Стефу.

Графиня засмеялась холодно, язвительно:

— Les extrкmes se touchent![76]

Майорат великолепно танцевал мазурку, сочетая достоинство рыцаря и юношеской пыл влюбленного. Стефа словно плыла по залу. Во время танца глаза их часто встречались. Стефа не опускала взгляда. На поворотах майорат прижимал ее к себе, но не сильнее, чем того требовал танец. Он танцевал ловко и живо, но было в его движениях и нечто от величия. Лицо его было серьезным, лицо Стефы, несмотря на искрившиеся весельем глаза, — задумчивым.

Графиня Мелания пробормотала сквозь зубы:

— Cette fille a L'air d'une princesse![77]

Однако Брохвич услышал и сказал воодушевленно:

— Да, будь я художником, под их портретом подписал бы: L'йtat c'est moi![78]

Графиня послала ему вызывающий взгляд.

Сбоку у колонны стоял пан Мачей. Глаза его следили за танцующей парой внимательно, но без благожелательности. Наоборот, брови старца были грозно нахмурены, глаза угрюмо светились. Он видел танцующего внука, но словно бы иным зрением — в глазах пана Мачея мазурка с этой девушкой неким неведомым образом изменила Вальдемара. Обычно не великий охотник для танцев, сейчас он вкладывал всю душу, ничего вокруг не видя, кроме Стефы. Пана Мачея охватило беспокойство — Стефа… Какова она сегодня! Розовая дама из времен Директории, прекрасная и грациозная, изящно поднося к глазам веер, плывет по залу величественно, как княгиня… Пан Мачей не узнавал обычной Стефы, в скромных платьицах, веселой порой почти как ребенок или с грустной улыбкой на свежем личике… Что ее сделало сегодняшней, такой? Она всегда красива, легка, как ветерок, всегда нежна, обаятельна. Но это нынешнее величие, величавое достоинство… Старик не сводит с нее глаз, вспоминает некие минуты, покрытые мглой ушедших лет, закрывает глаза, слушая тяжкое биение сердца, и вдруг из груди его вырывается вздох, словно бы испуганный:

— Она… в точности она… откуда это сходство? Что это, о Боже?

Помолчав, шепчет, едва ли не охваченный ужасом:

— Имя, краса, возраст, очарование — все, как у той… Боже, мой Боже!

Он стоит, словно прикованный к колонне, неотрывно глядит на стройную фигурку в розовом, открывая все новые черты сходства, все сильнее раня душу:

— Тот же характер, манера держаться… движения… голос! Неужели она возродилась вновь в этой девушке?

И внезапно задрожал всем телом:

— Неужели и Предначертание повторится? Неужели это — рок нашей семьи? Боже, смилуйся!

Расстроенный пан Мачей избегал внука, боясь даже встретиться с ним взглядом.

После мазурки дамы и господа разошлись по зимнему саду и оранжерее. Некоторые прохаживались в огромном, пышно убранном холле, словно бы дополнявшем бальный зал. Оттуда вели ступени на вычурную железную галерею, пролегавшую вдоль стеклянных стен зимнего сада. Потолок в холле был украшен барельефами, представлявшими сцены сражений и конные полки на марше. Стены были окрашены в голубые тона, а пол выложен бесценной венецианской мозаикой.

Всем было весело. Веера колыхались медленно, пылко, вяло, настойчиво, равнодушно… Повсюду слышались громкие разговоры и тихие шепотки уединявших пар. Электрические лампочки, искусно укрытые среди пальм и цветов, бросали разноцветные блики на обнаженные плечи дам, отбрасывали на лица меланхолические тени.

Вальдемар разыскивал Стефу, но постоянно кто-нибудь заступал ему дорогу, спеша завязать разговор. После долгих поисков майорат увидел меж пальмами розовое платье, услышал ее веселый молодой голос и остановился, пытаясь рассмотреть, с кем она говорит. Рядом с ней увидел Трестку, чуть подальше — панну Риту в компании местного доктора. Трестка что-то оживленно говорил с крайне серьезной физиономией. Охваченный любопытством, Вальдемар подошел поближе: «О чем они говорят столь живо?»

— Скажу вам откровенно, — молвил Трестка, — вы решительно изменились к лучшему. Не скажу, чтоб вы стали еще прекраснее, вы и раньше были очаровательны, но некие перемены налицо — и в том наша заслуга.

— Это каким же образом?

— В вас чувствовалась порода, но некая робость портила весь эффект.

— Значит, изменения — к лучшему?

— Ого! В этом наряде вы восхитительны. Представляю себе Наполеона на моем месте…

Стефа рассмеялась:

— А при чем здесь Наполеон? Вы так подумали из-за моего костюма? Но разве я похожа на Жозефину Богарнэ?

— Вы ужасно добродетельны, если связываете Наполеона исключительно с Жозефиной…

— Неужели я похожа на Марию-Людовику?

— О, что вы? Это была глиста, не женщина! Стефа засмеялась:

— Вы великолепны! Разве можно проводить такие сравнения?

— Но сравнить ее с глистой — менее ужасно, чем позволить такую дерзость и сравнивать с вами!

— Ах! Я это должна считать комплиментом и поблагодарить? Простите, но я никогда не благодарю за комплименты…

— Но ведь любите их, правда? Вот только мои комплименты вас что-то не вдохновляют. Будь тут Наполеон…

— Дался вам Наполеон! Он что, тоже говорил комплименты?

— Ему говорили!

— Но уж наверняка не женщины?

— Не скажите, панна Стефания! Поклонниц он считал на дюжины! Вижу, вы плохо знакомы с наполеоновской эпохой.

— Извините, я ее хорошо знаю.

— Со всеми подробностями?

— Надеюсь, граф!

— Тогда начнем экзамен: какая из поклонниц была с ним под Трафальгаром[79] какая — под Березиной, какая — в ущельях Самосьерры?[80]Он ведь и под Самосьеррой ухитрялся флиртовать. Ну-ка, панна Стефания!

— Ответьте на ваши вопросы сами и заранее поставьте себе пятерку, а я сразу скажу: браво лучшему ученику! И довольно экзаменов, пусть будет «браво», но никаких «бис!», занавес опустился!

И Стефа весело упорхнула.

— Умеет и шутить, и защищаться… — буркнул Трестка.

Сегодня Стефа подвергалась атакам со всех сторон. Едва она отдалилась от Трески, на пути у нее блеснул монокль ее неотлучного обожателя по выставке. Девушка попыталась разминуться с ним, но он, опередив Вальдемара, загородил ей дорогу:

— Панна Стефания, вы меня сегодня сушим образом тираните! Я от вас не дождался и словечка, а из танцев получил один этот нудный вальс!

— Пан граф, разве вам этого не довольно?

— О нет! Вы сегодня выглядите, как королева, но вы — безжалостная королева, немилосердная к своим верным подданным.

— Правда? А кого вы считаете моими подданными?

— Прежде всего — себя.

— Выберите себе другого сюзерена. Для обеих сторон это будет выгоднее.

— Я роялист и храню верность своей королеве!

— Но, граф, своим сегодняшним костюмом я представляю республику!

— Ничего. У вас все равно на голове корона. Но у меня нет ни малейших шансов, особенно здесь, среди пальм, меж которыми вы так искусно скрываетесь.

— Прекрасные пальмы!

— Как все в Глембовичах. Дамы даже майората называют чудесным.

— Вы с этим не согласны, пан граф?

— А вы?

Стефа чуть смешалась, но быстро нашлась:

— Майорат соответствует всему, что окружает его.

— Значит, он все же чудесен?

— О нет! Я люблю чудесные вещи, но не выношу чудесных людей.

— Вы сами себе противоречите…

Стефа присела в изысканном реверансе на старинный манер:

— Monsieur, je suis enchantйe.[81]Засмеялась и исчезла за деревьями. Граф целеустремленно направился следом. Слышавший все Вальдемар провел рукой по лбу.

Шепнул, довольный:

— Как она умеет от них отделаться! И они ее ничуть не интересуют.