— Вольны, кто сомневается. Только… мне казалось, что вы поступили так под влиянием минуты… и, быть может, чуточку против воли…
Вальдемар раздельно и внятно произнес:
— Уверяю вас, я был искренен. Никаким «влияниям минуты» я не поддаюсь. Совсем наоборот — я всегда стараюсь, чтобы особа, которой я интересуюсь, не была скомпрометирована излишним вниманием и не попала под огонь «общественного мнения».
Рита сидела бледная, пытаясь овладеть собой. Потом холодно ответила:
— Что до «особы», ее вы, возможно, и не скомпрометируете. Но вот о вас самом могут подумать…
— Это право того, кто так подумает. Обо мне могут говорить и думать что угодно. Но только — обо мне. Это — предостережение, — добавил он, выделяя последние слова.
— Предупреждайте других. Я не собираюсь поднимать брошенной вами перчатки. Могу лишь выступить в вашу защиту в… в некоторых кругах, где ваш вызов наверняка уже замечен и принят.
Михоровский раскланялся:
— В вас я и не сомневался.
— Ох…
Панна Шелижанская задумчиво опустила голову. Заходящее солнце в последний раз осветило павильоны и деревья, бросило сияние, словно последний взгляд, на веранду кондитерской и столик, за которым каждый думал о чем-то своем, но все мысли касались одного предмета.
В середине сентября обитатели Слодковиц и Обронного покинули выставку. Майорат оставался до самого закрытия. Все разъезжались не без грусти, но расставались они не больше чем на неделю. Затеянная майоратом охота в Глембовичах должна была положить начало новой череде развлечений. Дамам предстояло подобрать соответствующее количество нарядов, в том числе и маскарадные. Его энергия удивляла всех. На выставке он был самым деятельным, удивлял оригинальными идеями, и все предчувствовали, что в Глембовичах, где к тому же имелось несказанно больше возможностей, Михоровский превзойдет самого себя. Никто не догадывался, что привело его в такой азарт, хотя многие пытались доискаться истины. Некоторые считали, что причины в графине Барской (к их числу принадлежала и пани Идалия). Но большинство этому не верили.
Только самые близкие, включая панну Риту, Трестку и Брохвича, знали правду, однако даже им она казалась невероятной.
Неожиданное появление в салонах Мортенского маркграфини Сильвы крайне заинтересовало посвященных. Чья это была инициатива — Мортенского или Веры?
Внезапное исчезновение маркграфини интриговало вдвойне.
— Проиграла Верка! — шептались довольные дамы.
Брохвич рассказывал всем и каждому, что майорат подвел черту под итальянским дебетом-кредитом и бросил счета в печь…
— А как насчет польских счетов? — шутливо спросил как-то молодой князь Гершторф.
Трестка нахмурился:
— Тут будет труднее: княгиня Кристина потверже Веры…
— Однако в монахини и она не уйдет, — сказал Брохвич. — Кончится слезами, скандалами… однако кончится. Майорат давно предоставил Крыське свободу — могла и подыскать что-нибудь. А уж со слезами и скандалами он справится…
Панна Рита лишь печально кивала.
XXXIV
Выставка закрылась. Большинство аристократов отправились в Глембовичи, где началась осенняя охота. Глембовический замок без труда принял множество гостей. Вальдемар встречал их по-королевски.
Должна была состояться большая облава на волков, охота на лосей, диких кабанов и фазанов. Целая армия ловчих майората пришла в движение. Урбанский выслушивал приказания хозяина, распоряжался подловчими, а те, в свою очередь, командовали отрядами лесничих и загонщиков. Псари готовили своры гончих и маленьких такс, добывающих лис в норах.
Вокруг замка разъезжало множество экипажей. Конюхи выводили верховых лошадей. Майорат пригласил в Глембовичи всех своих соседей.
Выглядело это так, словно войско собиралось на войну. Михоровский в охотничьем костюме, казалось, был во множестве мест сразу: он встречал гостей, надзирал за последними приготовлениями, развлекал собравшихся в большой столовой дам, где гости подкреплялись перед выездом. Время было раннее, так что собрались только молодые. Экипажи и всадники длинной вереницей потянулись из ворот замка. Их провожали звуки труб, словно замок, посылая на бой свои дружины, старался придать им отваги.
Впереди ехал верхом майорат, за ним Юр вез два ружья и патроны. У Вальдемара при себе были револьверы в кобурах и кинжал в серебряных ножнах. Огромный дог Пандур чинно бежал рядом. И он понимал серьезность предстоящего дела. Сначала направились в ближайший бор. Кавалькада клином врезалась в лес, и тут же началась охота. Облава на волков принесла многочисленные трофеи. Первое время Вальдемар не стрелял, уступая своим гостям. Потом и он свалил огромного волка, наметом несшегося сквозь кустарник. С ним охотились ловчий Урбанский и два практиканта. Командовал один из подловчих, другой распоряжался псарней. Но надзор за всеми осуществлял Вальдемар.
Кавалькада въехала в ту часть леса, где водились лоси.
Охотники заняли позиции, громко пропела труба, давая сигнал загонщикам, и наступила глухая тишина. Линия охотников замерла, только густые кроны сосен шумели в вышине.
Вальдемар занял место под огромной сосной. Ружье он держал наготове; второе стояло у дерева. Он не любил держать за спиной слугу; его ловчий, гигант Юр, стоял в отдалении, ожидая, когда придет пора приносить убитую хозяином дичь.
Облава шла далеко отсюда, охотники не могли ее слышать. Бор молчал, словно готовясь к предстоящей вскоре канонаде. Вальдемар оперся спиной о сосну, не очень внимательно глядя на темную стену леса перед ним. Он о чем-то задумался, что-то решил, быть может, даже мечтал…
Внезапно лицо его озарилось. Легкая улыбка, почти сентиментальная, мелькнула на губах. Он прошептал:
— Стефа.
Подул ветер, шевельнулись желтые листья, громче зашумели мохнатые кроны сосен, птичьи голоса взлетели к небу.
— Стефа… Стефа… — шептали вокруг деревья. Вдалеке зазвучали трещотки и протяжное уханье загонщиков.
Шла облава.
Еще миг напряженного внимания… Раздался мощный глухой топот, треск ломавшихся веток, и сбоку Вальдемар увидел несущегося лося. Тяжелым галопом зверь мчался сквозь заросли, закинув за спину рогатую голову.
Вальдемар прицелился, но не выстрелил, отдавая первенство князю Занецкому. Тот быстро поднял ружье, но лось заметил это движение и, развернувшись на месте, бросился в сторону Вальдемара. Занецкий выпалил из обоих стволов — мимо! Нет, не промах! Но зверь лишь ранен! Задрав голову и пятная кровью мох, зверь направлялся к майорату.
Тогда выстрелил и Вальдемар, раз, другой, целя в сердце. Великан протяжно заревел, он был тяжело ранен, но не умерил бега.
С ним покончил Брохвич. А Занецкий шепнул себе под нос:
— Майорат размечтался, начинает мазать… Выстрелы теперь гремели неумолчно по всей линии. Когда охота закончилась, охотники собрались вокруг князя Гершторфа.
Каждый повествовал о своих подвигах.
— Я больше всех стрелял, — заявил Трестка.
— А убили сколько?
— Ну… да не знаю я! Потом посчитаем!
— Господа, минуту внимания! — весело крикнул Брохвич. — Получше следите за своей добычей, а то Трестка стянет у каждого по зайчику и выйдет в победители!
Трестка обиделся:
— Вот с тобой я этого никак не мог бы сделать. Отними у тебя одного зайчика — у тебя ничего и не останется!
— Извини! Я положил шесть зайцев, волка и козла. Чуть побольше, чем у тебя. Что там? Лисичка да пара ушастых…
— Ну что вы, вы оба хорошо стреляли и много добыли, — примирительно сказал князь Гершторф.
Граф Барский приблизился к Вальдемару, взял его под руку и спросил:
— Мы будем ждать с обедом, пока приедут дамы?
— Конечно. Они должны вскоре быть. Граф увлек его в сторону:
— Вот кстати… Скажите-ка вы мне… объясните, Бога ради, положение панны Рудецкой в нашем обществе.
Вальдемар остановился, как вкопанный. Гнев вскипел в нем. Смерив графа пронзительным взглядом, он сказал: