О т ч е т п о п л а н у р а б о т ы

з а ч е т в е р т ы й к в а р т а л - медленно, работая указательным пальцем, напечатал Митя и опять поглядел в окно. Ничего нового там не появилось, кроме нахохлившегося пучеглазого существа на карнизе.

"Что такое отчет?", - подумал он, - "Просто последовательность значков на бумаге. Не имеющая сама по себе никакого смысла, до тех пор, пока кто-то ее не прочтет. А не прочтет ее никто. Никогда. Не значит ли это, что последовательность значков может быть любой, например такой":

й ц у к е н г ш щ з х ъ - прошелся он по верхнему ряду кнопок.

Или такой, простучал он по клавиатуре в обратном направлении:

э ж д л о р п а в ы ф

А еще можно двигаться диагонально:

с а е п и р г о

Смотри-ка, как быстро продвигается отчет! Оказывается, это не так уж скучно, отчет о проделанных работах. А интересно, если попробовать все-таки ввести правила игры. Например, такое: разрешается движение по клавиатуре в любом направлении, без перескакиваний внутри слов через клавишу:

д ю б л о ж э и т т и о г о р о ш г о р н с а п и т

Надо же, даже проявляется некоторая осмысленность! Митя увлекся. Пачка бумаг постепенно выползала из недр антикварного механизма, синхронно покачиваясь в плотных струях, исходящих от лопоухих резиновых лопастей стоящего на шкафу хрущевского вентиллятора.

а м п и р в а п и т

в а м в р о г

с а м т р о л л ь в к е п и п р о ш о л м и м а

Ух, здорово!

Ракетообразная турбина вентиллятора, построенного на заре освоения космоса, с трудом прокручивалась в непривычно вязкой среде.

у п а в ы р о л ь н е п р о г о р и т

с а м и в ы н е д ю ж е к в а с п и т ь

Отчет выходил на славу. Смысла в нем было куда больше, чем в прошлом. И, главное, написан по строгим правилам.

-- Митя, давай к столу! -- скорее не услышал, а кожей ощутил он вибрацию, -- Все готово!

Оторвавшись от стула, Митя вынырнул из-за кульмана и протиснулся к большому лабораторному столу.

В помещении было полно народу. Торт уже был нарезан. Вокруг толстых слоеных аппетитных кусков уже начинал потихоньку клубиться начинающий растворяться шоколадный крем. В вытяжном шкафу забулькала паром большая дюралюминиевая скороварка.

-- Вот и чай поспел! -- несколькими резкими толчками, загребая ладонями, Людмила приблизилась к вытяжке и взялась за большие черные ручки. -- Осторожно, осторожно, не обжечь бы кого ненароком!

Она повлекла к столу шипящую скороварку, оставляющую трассы белесоватых мелких пузырьков.

-- Подставляйте посуду! -- крикнула она, перевернув скороварку кверху дном и пытаясь ослабить клапан.

-- Давайте я вам помогу! -- предложил Петр Николаевич Малинин, подоспевший с большой отверткой.

Он ловко поддел отверткой клапан и, не мешкая, подставил под струю бьющего под давлением чая предварительно сжатую в пальцах резиновую грушу. Груша быстро наполнилась.

-- Подавайте мне посуду, -- сказал он в толпу.

-- Спасибо, Петр Николаевич, что бы я без вас делала, -- сказала Лисицына и бросила на него лукавый взгляд из под маски. Маска у нее была новая, только что со склада, закрывающая все лицо прозрачным плексигласом. В маску было вмонтировано переговорное устройство, так что слышно ее было очень хорошо. Малинин улыбнулся в ответ, но улыбка его утонула в закрывающем нижнюю половину лица загубнике старого образца. Чай разлили, гости разместились постепенно, держа в руках обжигающе горячие резиновые емкости.

-- Ну, что же, давайте тост! -- произнесла Ольга Андреевна, увеличив до предела громкость переговорника, -- Афанасий Лукьянович, начинайте, как старейшина. Только не тяните, торт уже начинает размокать.

-- Ну, что я вам, голубчики мои, могу сказать? -- начал он, выпрямляясь над столом.

Афанасий Лукьянович был единственным прочно стоящим на полу сотрудником отдела. Не любил он всех этих новомодных аквалангов. Ну а уж ласты и вовсе не признавал. Одет он был в строгий брезентовый водолазный костюм образца одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Массивные свинцовые боты-утюги надежно удерживали его на линолеуме. Отсутствие баллонов создавало, правда, некоторое неудобство. Резиновые шланги, выходящие из его бронзового сферического шлема, были подключены к главной магистрали сжатого воздуха, ограничивая свободу перемещения. Зато сам шлем компенсировал все прочие недостатки. Просторный и объемный, он давал полную свободу голове, не то что все эти маски с резиновыми растяжками и загубниками! Сквозь круглое переднее окошко шлема он обвел глазами сотрудников, колышущихся вокруг и по-над столом с оранжевыми грушами в руках, и продолжил глухо, как из бочки:

-- А скажу я вам, дорогие мои, просто, да. С новым годом! -- он откинул голову назад, и , нажав на клапан затылком, стравил излишек давления, -- Да, с новым, одна тысяча девятьсот девяносто первым годом! Тихим, спокойным годом!

Народ зашевелился, приступил к торту, распался на щебечущие группки. Ложакин брассом подгреб к устроившемуся над широким подоконником Мите.

-- Ну что, Дямитрий, как отчет? Продвигается?

-- Продвигается небывалыми темпами,

-- ответил тот, дожевывая торт, -- неописуемыми темпами. Не отчет, а заглядение. -- Он замолк на несколько секунд, воткнул в рот загубник, сделал пару глубоких вдохов, -- Даже жалко, что только за квартал. Я бы его с удовольствием назвал отчетом за год. Или еще лучше - отчетом за всегда. Вам понравится, Геннадий Алексеевич.

-- Да мне уж все равно. Отбываю я, Митрий, окончательно.

-- Куда?

-- Перехожу на полный рабочий день в свою личную, приватную ферму в поселке Водолеево. Бычков закупаю категорически. И все, прощай наука безвозвратно. Производителей разводить - заглядение, не то что коров. Доить не нужно, только знай води на осеменение. Лепота! Ну, чего затих?

-- Что-то льды сегодня низкие не по-обыкновению, -- Митя прищурившись, глянул вверх, пригнув голову к раме окна.

-- Льды как льды, кучевые, -- неохотно поддержал смену темы Ложакин, -ты к бычкам-то как относишься? Утвердительно?

Напротив, через улицу, у главного подъезда объединения, вспугнув стайку трески, пришвартовался батискаф генерального директора.

-- Положительно, -- ответил Митя, -- особенно, если в томате. Вы извините, Геннадий Алексеевич, мне надо отчет заканчивать.

Он поднырнул под кульман, задумался на мгновение и твердой рукой напечатал:

я ч с м и т ь б ю е

88.

Трамвай номер тринадцать шел на родину. На странную родину, тягу к которой невозможно было объяснить даже самому себе.

Там по синим цветам

Бродят кони и дети.

Трамвай шел по пересеченной местности. Гулкий полупустой салон прогромыхивал по коротким мосткам через набухшие талой водой мутноватые протоки, плывущие меж непролазных зарослей пыльного камыша и металлолома. А может, это была одна и та же река, перевивающаяся с рельсами мертвая река Охта, несущая в себе всю таблицу Менделеева с окружающих фабрик. Ржевка перерождалась. Где-то далеко справа уже начинали нависать утесы домов-кораблей, слепленных наскоро из серого цемента.

Мы поселимся в этом

Священном краю.

А здесь, вокруг старых рельс, в черноватых пятнах влажной от тумана и плесени древесины, медленно умирали вековые хибары. Одни угасали сами, давно оставленные обитателями, проседая шифером крыш, меланхолично отдаваясь бурьяну и лебеде. Другим помогали. Сквозь взрезанные скальпелями бульдозеров покровы стен прямо на землю выворачивались убогие внутренности. Обломки кроватей с распоротыми матрасами, рогатые столы и стулья постепенно расползались по грязи, теряя форму и цвет, становясь ничем после ухода снега.

Там небес чистота.

Если трамваю удавалось разорвать в клочья липкий, пропитаный смогом туман, становились видны низкие, висящие прямо над проводами, облака, будто не дающие распрямиться одиноким унылым серым фигурам, бродящим по тропам среди битых кирпичей и старых автопокрышек.