- Наверно, любит бабушку,- заметила я, разглядывая снимок.

- Очень любит. Он и всех нас любит. И вечно боится нас потерять...

В ее словах послышалось что-то тревожное, но меня отвлекла следующая фотография.

- О, кто это?! - неожиданно для себя воскликнула я.

Августина и Рената с любопытством взглянули на меня.

Вам приходилось рассматривать фотографии артистов или писателей, ученых? Рассмотришь с интересом одно лицо, другое, третье, иногда и всю подборку, но душа твоя не задета. И вдруг наткнешься на лицо, которое чем-то так захватит тебя, что отложишь снимок, чтоб еще и еще посмотреть на него.

Как у Достоевского, когда князь Мышкин в вагоне поезда впервые увидел изображение Настасьи Филипповны. Вот так же поразила меня фотография старшего брата Ренаты Иннокентия Щеглова. (Он был сыном Ренаты Алексеевны от первого брака.) Оба нисколько не похожи на родную мать, но поразительно схожи между собою. Черты лица совсем разные, особенно глаза - темные, косо посаженные у Ренаты и светлые (синие, как узнала потом) у Иннокентия. У сестры черные прямые волосы, у брата - русые, чуть вьющиеся, довольно длинные. И лицо у него было узкое, у Ренаты - широкое. Разные, а до чего же похожие! Щемяще похожие, но чем?

И вдруг я поняла, что у них общее. Это непередаваемое выражение ранимости, что таилось возле губ и носа, эта слишком очевидная способность страдать и сострадать.

Сердце мое сжалось, словно его стиснули рукой, и вдруг - о позор, о глупость - глаза мои наполнились слезами. Рената вопросительно смотрела на меня.

- Почему-то мне до слез стало жалко твоего брата. Глупо, да? призналась я честно.

Рената, нахмурившись, смотрела на меня.

- Как странно... Ведь я ничего не рассказывала тебе о нем... А почему жалко?

- Не знаю. Но мне кажется... Я теперь понимаю, какое это есть материнское чувство?

- Иннокентий старше тебя на целых восемь лет. Ты хочешь сказать, что при виде этого снимка в тебе проснулись материнские чувства?

- Да.

Рената глянула на Августину, та на нее, и обе принялись хохотать. Я присоединилась к ним.

Но Рената вдруг сделалась серьезной, даже грустной.

- Он несчастлив, мой брат. Жена Иннокентия - черствая, бессердечная женщина. Низкая. Дурная. Сколько в ней злобы! Такой, знаешь, наглый тон, громкий, резкий голос. Она работает бухгалтером в порту. Нас, всех его родных, она ненавидит лишь за то, что он нас любит. Она даже сына своего не любит - ревнует к нему мужа.

- Разве можно не любить своего ребенка? - недоверчиво спросила Августина.

- Это трудно понять нормальным людям. Она ревнует мужа к сыну. Она хочет, чтоб муж любил только ее. В детстве ее необузданно баловали. Единственная дочка. Центр Вселенной.

В день свадьбы она сказала маме... свекрови своей: "Я знаю, что Иннокентий очень вас любит. Но больше этого не будет. Я не позволю".

- Господи, какая глупая! - не выдержала Августина.

- Да, не умна. Мама ей сказала мягко: "Бедная девочка. Не советую это говорить моему сыну. Я ему не передам".

С первых дней их совместной жизни Лариса только и делала, что пыталась поссорить мужа с его родными. Когда родился Юрка, Лариса училась в Петропавловске в морском рыбопромышленном техникуме. Юрку она оставила нам. Мы все его сообща и вынянчили... нашего Юрку.

- А где учился брат?

- В университете во Владивостоке, на биологическом факультете. Но поскольку его интересовала биология моря и он знал, что без знания океанологии ему не обойтись, Иннокентий одновременно закончил и отделение океанологии. Его диссертация на стыке этих двух наук.

- И работал под руководством матери?

- Да. На экспериментальной станции. Кент стал работать примерно с седьмого класса. Готов был не только всякие пробирки, мензурки, колбы, но и пол мыть, лишь бы его допускали в лабораторию. С девятого класса он уже был неплохим лаборантом. Теперь нашей станции дают специальное судно - сегодня от мамы письмо получила,- Иннокентий назначен начальником экспедиции. Будут уходить далеко в океан... Лариса этим недовольна и со злости запретила Юрке ходить к нам. Иннокентий, разумеется, это приказание отменил... Плохо у них, очень плохо, Марфенька!

- Зачем же он на ней женился, твой брат? Разве он не видел...

- Конечно же, не видел! Когда они поженились, им было по девятнадцати лет. Первое увлечение он принял за любовь. А теперь, кроме неприязни, ничего к Ларисе не испытывает. Лариса знает это. Знает, что он не берет развода только из-за Юрки... И... вымещает свою злобу на мальчике. Эх, Юрик, бедняжка!

Рената расстроенно умолкла.

Три недели миновали быстро.

Перед отъездом Рената повела меня в гости к подруге матери Ангелине Ефимовне Кучеринер, профессору-вулканологу. Был день ее рождения, в доме собирались друзья, и должна была прийти Марфа Евгеньевна Ефремова, в честь которой мне дали имя. Рената хотела нас познакомить. Обо мне она уже рассказала, и я была приглашена.

Никогда не забуду этот вечер, этих людей!

Какие милые и славные хозяева! Ангелина Ефимовна - смуглая, худая, несколько резкая женщина, похожая в своем цветастом темно-вишневом платье на старую цыганку. Ее муж - высокий, молчаливый человек с кротким и счастливым выражением голубых, выцветших глаз. Чувствовалось, что они глубоко любят друг друга и как нельзя лучше уживаются, при всем различии их натур.

Они приветливо встретили нас с Реной, перезнакомили с друзьями. В комнате было много народу.

Когда мы вошли, все были увлечены каким-то спором. Говорил молодой еще профессор Филипп Михайлович Мальшет, океанолог. Высокий, властный, он что-то уверенно доказывал собеседнику. У него были яркие зеленые глаза, резко подчеркнутые черными ресницами.

По-моему, Мальшет был из тех, кто легко наживает себе врагов: непосредственный и прямой. Но здесь у него не было врагов, только друзья, которые слушали его затаив дыхание.

Мальшет спорил с другим океанологом, еще более молодым человеком Александром Дружниковым - все называли его Санди. Этот Санди держался спокойно и доброжелательно. Такой веселый и простой. В нем был заложен такой заряд радости, что, наверное, ему хватит противопоставить эту свою радость всем жизненным бедам и напастям. С ним пришла его слепая жена Ата. Она была прекрасна, но ее огромные, цвета морской воды глаза ничего не выражали и, казалось, не имели никакого отношения к ее тонкому, страстному лицу с горько сжатым ртом. Это лицо меня удивило своей противоречивостью: трагическая отрешенность соседствовала в нем с веселым лукавством. Не знаю, любила ли Ата своего мужа, но он боготворил ее - это бросалось в глаза.