– Действительно, просто. Я даже разочарован.

– Вот видите, всегда интересней не открывать тайны до конца.

– Я надеюсь, вы не имеете в виду тайну «Нантесвилля»?

– О нет, ни в коем случае. Эта тайна стоит слишком дорого, чтобы остаться нераскрытой. Куда плывем?

– А дед Артур вам ничего не сказал?

– Вы недооцениваете адмирала. Он сказал мне, что никогда не вмешивается в ваши действия во время проведения… как он это назвал… полевых операций. Он объяснил принципы вашего взаимодействия. «Я – координирую, – сказал он, – Кэлверт – реализует».

– Иногда у деда бывают удачные формулировки, – согласился я.

– Если верить всему, что он рассказал мне после вашего ухода, работать с вами – это такой же уникальный шанс, как переспать с голливудской кинозвездой.

– А если бы еще за любовные похождения с кинозвездами платили восемьсот тысяч фунтов…

– Да, и это делает шанс еще более уникальным. И все-таки, куда мы плывем?

– Давайте к вам домой. Примите гостей? Или ваши охотники за акулами будут протестовать?

– Они ждут нас с нетерпением. Будем надеяться, что к моменту нашего прибытия адмирал уже закончит допрос ваших пленников.

– Не думаю, что он многого от них добьется, учитывая, что у одного сломана рука, а у другого нога. Вообще-то я был лучшего мнения об их акробатических способностях. Этот трюк – прыжок с мола на палубу со связанными руками – они, на мой взгляд, провалили.

– Ну, у них еще будет время порепетировать.

Хатчисон сосредоточился на управлении кораблем, когда к нам присоединился дед Артур.

– Ну что, есть результаты? – спросил я, пытаясь оттянуть момент, когда командир начнет допрашивать с пристрастием третьего и, очевидно, главного преступника по фамилии Кэлверт.

– Один потерял сознание, – отвечал дед с нескрываемым удовольствием в голосе. – Второй кричит так громко, что не слышит моих обращений к нему. Ну, а вы, Кэлверт, не хотите рассказать о вашей экскурсии по замку?

Сейчас он прикажет принести дыбу и другие орудия труда.

– Единственное, чего я сейчас хочу, адмирал, – спать.

– Торжественно обещаю вам, Кэлверт, я дам вам выспаться, как только мы прибудем на базу к нашим друзьям-рыбакам.

Память у деда Артура была устроена так, что он навсегда запоминал свои удачи, но сразу же легко забывал о своих промахах. Вот и сейчас его совершенно не мучили угрызения совести за те тяжкие подозрения, которые он питал в отношении «наших друзей-рыбаков». Как всякий нормальный генерал, дед Артур радовался увеличению своей армии, но, как всякий нормальный солдат, я старался отлынивать от службы.

– Послушайте, адмирал, я ведь уже все рассказал вам, – ныл рядовой, нет, ефрейтор, Кэлверт.

– Вы считаете это отчетом о проведенной операции?! Полдюжины отрывочных фраз, которые вдобавок и слышно-то не было из-за вокального дуэта ваших искалеченных пленников. Я хочу знать все, Кэлверт! И с подробностями.

Да этот дед вдобавок еще и садист!

– У меня нет сил, адмирал.

– Насколько я вас знаю, Кэлверт, для вас это естественное состояние. Во всяком случае ничего другого я от вас никогда не слышал. Кстати, у вас на корабле еще найдется бутылка виски? Вам нужно взбодриться.

Хатчисон скромно кашлянул, надеясь обратить на себя внимание его превосходительства.

– Вот и наш капитан тоже наверняка не откажется от глоточка, – согласился дед. – И захватите третий стакан, для меня.

С этого надо было начинать, господин адмирал.

Я пошел в закрома, чтобы изъять последние запасы спиртного. Интересно, когда мне удастся их пополнить, разве что попросить Хатчисона, чтобы он в счет будущих выплат перетащил на «Огненный крест» ящик-другой из своей кладовой.

По пути я заглянул к Шарлотте. Аптекарь в городке был семидесятилетним старичком, в очках с толстыми линзами и с руками, трясущимися от страха, – короче говоря, он вполне мог ошибиться с дозировкой, тем более что мужественные люди, живущие здесь, не слишком часто употребляют снотворное.

Я недооценил старого аптекаря. Он был профессионал и точно угадал дозу, хотя я не называл ему фамилию и диагноз больного. Хватило минуты, чтобы привести Шарлотту в чувство. Она проснулась в тот самый момент, когда «Огненный крест» чудесным образом отыскал в темноте и тумане то, что рыбаки называли портом.

Я сказал ей, чтобы она оделась (хотя прекрасно знал, что, внезапно уснув, она не успела надеть пижаму) и следовала за мной на берег. Через четверть часа мы прибыли к Хатчисону, а еще через столько же, проследив за тем, чтобы раненым сделали, за неимением гипса, жесткую повязку, и проверив надежность помещения, куда собирались их запереть, я решил, что наконец имею право отдохнуть.

Засыпая и блуждая взглядом по потолку и стенам комнаты, больше похожей на кабинет председателя отборочной комиссии провинциальной галереи художеств, я подумал, что, если бы нобелевский комитет кроме обычных ежегодных наград учредил специальную премию за достижения в области продажи недвижимости, ее следовало бы вручить тому, кто умудрился продать эту развалюху, расположенную вдали от всех путей сообщения, но зато в непосредственной близости от цеха разделки акул.

Я закрыл глаза, и мне начал сниться дед Артур в образе огромной акулы, требующей от меня тонну рыбьего жира, который я, в свою очередь, должен был добыть на «Шангри-Ла». В эту секунду открылась дверь, зажегся свет и в комнате появилась Шарлотта.

– Ради Бога, дайте мне поспать. – Я сделал вид, что не узнал ее.

– Вам не стоило гасить здесь свет, – сказала она, не обращая внимания на мои реплики, с улыбкой рассматривая произведения искусства, украшающие стены, как будто целью ее визита были исключительно они.

– Эти картины интересуют меня сейчас не больше, чем рисунки на стенах публичного туалета, – ответил я не слишком вежливо. Мне приходилось таращить глаза, иначе они автоматически закрывались. – Послушайте, я устал. Кроме того, женщины давно уже не наносят мне ночных визитов. Я забыл, что нужно при этом чувствовать!

Иными словами, обижайся, если хочешь, мне сейчас не до реверансов. Спать хочу!

– Если вы боитесь оставаться со мной наедине, позовите кого-нибудь на помощь. Адмирал… дед Артур – в соседней комнате. Можно мне присесть?

И она действительно устроилась на краешке моего ложа.

Что я мог бы сейчас сказать об этой женщине? Что она была одета в немнущееся белое платье. Что она только что старательно причесалась. И… больше я не знал о ней ничего. Ее лицо и глаза были мне совершенно незнакомы. Лицо, совсем недавно живое и энергичное, превратилось в неподвижную маску, а глаза, знавшие все о жизни и смерти, теперь выражали только печаль и безнадежность. И еще страх. Непонятно. Теперь, когда все заботы легли на плечи мужчин, страх должен был уйти из ее глаз, а он остался, только спрятался поглубже и затаился в тонких горьких морщинках в уголках губ и век.

– Вы не доверяете мне, Филипп…

– Ну что вы говорите, Шарлотта, – возразил я, – почему я должен не доверять вам?

– Перестаньте, я говорю серьезно. Я ведь вижу, что происходит. Вы не хотите отвечать на мои вопросы. Вы вообще не хотите со мной разговаривать. Вы пользуетесь любым предлогом, чтобы не оставаться со мной наедине. За что вы наказываете меня? Чем я заслужила ваше недоверие?

– Вы считаете, Шарлотта, что я вам лгу. Ну что ж. Я действительно не святой. Иногда я немного кривлю душой, приукрашивая правду, а иногда мне вообще приходится называть белым серо-бело-малиновое и наоборот. И все же я никогда не смог бы солгать такой женщине, как вы.

Я действительно думал именно так. Я не собирался ее обманывать… Разве что это была бы ложь во спасение. Но это – совершенно другое дело.

– Почему же, Филипп?

– Я вряд ли сумею объяснить все связно. Я мог бы сказать вам, что не в состоянии солгать прекрасной женщине, которую слишком ценю, но вы могли бы тогда возразить, что я специально говорю непонятно, так, чтобы правда все же была вам недоступна. Я мог бы сказать, что никогда не лгу друзьям, но так я мог бы вызвать гнев Шарлотты Ставракис, которая не давала своего согласия на дружбу с профессиональным агентом-убийцей. Вот видите, Шарлотта, я не знаю, что сказать вам. И все же поверьте: я никогда не стану причиной ваших неприятностей и постараюсь, чтобы никто-никто в моем присутствии не стал их причиной… Может быть, вы не верите мне… Может быть, ваше женское чутье объявило забастовку…