Я рассказал о случившемся. Чертов страшно рассердился.
- Почему не передали мне управление? Подобные вольности на малой высоте категорически недопустимы!
Вот и все, теперь наверняка зарежет! Вид у меня был, должно быть, настолько жалкий, что экзаменующий отвернулся. Постоял, подождал, когда схлынет гнев, дал мне время как следует себя выдрать.
- В целом во время полета вы действовали грамотно. Ставлю пятерку.
Нет, что ни говори, а везучий я человек. И какие замечательные люди встречаются мне на пути! Или в авиации все такие?
Испытания на "везучесть" на этом не кончились.
На следующий день Ваня Алефиренко, Саша Черняховский, Разгонин, Хоткевич и я получили направление на комиссию и отправились в Пятигорск. Утро было прекрасное, о настроении и говорить нечего. Главное позади. Экзаменов мы не боялись, только что окончили школу. Медкомиссия? Но проходили же при отборе в аэроклуб. Что еще может помешать?
Оказалось - может. Я и забыл, что мне не хватает каких-то трех месяцев до возраста, установленного правилами приема. И вот все рухнуло! Предложили явиться через год.
Ребята искренне сочувствовали моему горю.
- Не расстраивайся, Василек, - обнял меня за плечи Ваня Алефиренко. У меня такое предчувствие, что в училище мы поедем вместе. Вот увидишь! Предчувствие!
Мать только обрадовалась: за год воды много утечет, может, и вовсе пройдет эта блажь у сына. Отец долго курил, хмурился. Вдруг с силой воткнул в пепельницу окурок, рывком поднялся, хлопнув ладонями по коленям.
- Вот что, Василь! Нюни не распускай. Ложись спать, утро вечера мудренее. Завтра вместе поедем в Пятигорск...
Легко сказать - ложись. Заснул я только под утро. Ни предчувствие Вани, ни решимость отца всерьез принимать не приходилось. Правила есть правила, военное училище - не школа, не авиамодельный кружок, даже не аэроклуб.
Когда я проснулся, отец уже был готов. Чисто выбритый, строгий, в выходном шевиотовом костюме, в новой сатиновой косоворотке. От Минвод до Пятигорска езды полчаса. В вагоне молчали, каждый думал о своем. Я опасался, что отец в военкомате начнет шуметь и окончательно испортит дело. Впрочем, портить было нечего. Да и кто его станет слушать?
Отец не шумел, не горячился. Вежливо выслушал объяснение председателя, попросил разрешения сесть.
- Видите ли, товарищ командир, - начал издалека и как бы с натугой, я начал работать, когда мне не исполнилось и четырнадцати. Сначала учеником, потом слесарем, помощником машиниста... Руководил группой революционных рабочих, возраст не помешал. Правда, белоказаки едва не зарубили, когда угонял порожняк... Но не в этом дело. Дело в том, что когда паровоз на подъем идет, вся бригада ему помогает. Тут и пар держим "на марке", и уголька не жалеем, даже и дышим с ним заодно. Потому что такое дело - дай на момент упасть давлению...
Я слушал с досадой. Пошел про свое! Пар, давление, реверс... Занятые же люди! Извинятся, на дверь укажут, и все, конец...
- Да, паровоз... - вздохнул отец. - А если не паровоз - человек на подъеме? А ему вместо помощи - палки в колеса! Месяцев не хватает. А ждать целый год. Этот-то год вот и может как раз... я к чему и сравнил с паровозом...
Члены комиссии заулыбались, дружно обернулись ко мне. Кажется, от меня и в самом деле пар валил в ту минуту.
- Убедил, Иван Иванович! - поднял руки вверх председатель. - Раз идет на подъем... Только пусть и в дальнейшем "на марке" пар держит!
В ноябре 1938 года наша маленькая компания аэроклубовцев выехала в Ейск.
На ейском вокзале нас встретили командиры в мореной форме. В небе стоял гул моторов: курсанты-выпускники сдавали государственные экзамены. Нас сразу направили на "медицину". Ее мы не боялись, откуда нам было тогда еще знать, что сколько бы ни проходил медкомиссий летчик, каждая для него дамоклов меч. Слышали только, что авиационных врачей называют чекистами от медицины.
В справедливости этого сравнения пришлось убедиться именно мне. В первом же кабинете - новость. Оказывается, у меня одна нога короче другой. Как так? Дело обычное, но у вас разница несколько больше установленной нормы.
Вот те на! Опять все повисло на волоске. То из-за нескольких месяцев, в паспорте только видных, то из-за миллиметров, неведомых даже и самому,
Приказали явиться завтра.
Назавтра в числе "нестандартных" прошел кабинеты. Последняя запись. С замершим сердцем заглядываю через плечо. Ну и почерк у председателя, сам прочесть не сумеет... Но вот перо останавливается перед строкой "Заключение". Крупные, четкие буквы: "Го..."
Дня через два нас пропустили "через воздух". Затем - экзамены. Сдали первый, второй... Результатов не объявляют. Третий, последний. По-прежнему - ни гу-гу.
- Испытывают на нервы, - то ли сострил, то ли всерьез решил Сашка.
- Если это было действительно испытание, то первым не выдержал его я. Спросил, как бы между прочим, у старшины, что водил нас в столовую, - какой дальше порядок?
- Дальше банька, - загадочно и, как показалось, с охотой ответил он.
Да, в такой жаркой баньке еще никому из нас париться не приходилось. Оказалось, она-то и есть ожидаемый "результат". А старшина Дороганов, который с таким удовольствием сообщил мне о ней накануне, и есть тот таинственный человек, кому ведомы наши судьбы.
"Порядок" был прост, как и объявил он, построив всех нас на плацу в две шеренги. Чью фамилию выкликнет по списку - два шага вперед, примкнуть к тем, что вышли раньше.
- Затем все напр-раво и в баню - остричься, помыться, переодеться в курсантскую форму. Остальным получить документы и по домам.
Никогда в жизни, ни раньше, ни после, в самые даже горячие дни на фронте, не жаждал я так помыться, как в те пятнадцать минут!
Вот Ваня Алефиренко уже отмерил заветные два шага, самые крупные в своей жизни. Обернулся, сияет, как самовар. Вот вышел длинный какой-то на "Б" - фамилию я от волнения не расслышал, - потом на "В", еще... Целых трое на "Г"! Так вообще до меня не дойдет, мест не хватит. На "Е"... Везет людям! Если и это испытание, то где ж справедливость? Неравномерно распределены нагрузки! Перетасовать все бумажки с фамилиями, доставать бы из шапки и выкликать... "К", "Л"... Ну? Ну? Мазуренко... Мелкумов, черт... Все? Ну...