Глава тринадцатая
Семейная жизнь оказалась совсем не такой идеальной и трогательной, как представляла себе Аделия. Свекровь с самого первого мига невзлюбила невестку по непонятным причинам. И как ни старалась молодая женщина, никак не могла расположить к себе мать Антона. Чтобы ни делала Аделия, все выходило нехорошо И дом она вела скверно, и прислуга избалована, и обеды были никудышные. Да и сама Аделия и лицом не вышла, и слишком высокая, да еще после родов располнела!
Девочка Лизочка родилась слабенькой и постоянно плакала, часто болела. Поначалу бедная мать не выходила из детской, не спускала ребенка с рук.
К этим неприятностям прибавились заботы о сестрах. История с письмом повергла семейство в ужас. Антон Иванович, как только стало известно о событии, прибыл в Институт. Он был настроен воинственно.
Разговор с начальницей дался обоим очень тяжело.
– Но ведь записка имела совершенно невинный характер! Где, где в этой записке хоть намек на некие неприличные отношения между моей родственницей и учителем? – негодовал он, меря кабинет огромными шагами.
Начальница пыталась оставаться невозмутимой и сохраняла достоинство античной статуи. Она уже приняла решение и не собиралась его менять. Судьба Аполонии в меньшей степени ее интересовала.
Письмо оказалось замечательным поводом, чтобы избавиться от надоевшего реформатора и вернуться на круги своя.
– Послушайте! – продолжал кипеть Липсиц. – Я имею обширные связи, я не последний человек в столице. Я предприму все усилия и уже на следующей неделе получу аудиенцию у императорской фамилии. Моя мать – тетка фрейлины Ее Императорского Величества! Она тоже напишет письмо для передачи государыне!
И будьте уверены, при дворе узнают, какие порядки царят в вашем заведении.
Как жестоко и негуманно вы относитесь к своим воспитанницам! Как поощряете ложь, лицемерие, доносительство!
– Угрозы – самое последнее дело, – примирительно произнесла начальница. – Разумеется, мы бы не хотели раздувать скандал. Если вы так решительно настроены, то я, так и быть, позволю вашей родственнице остаться и продолжить обучение.
Но, разумеется, вы теперь несете особую ответственность за ее поведение! Впрочем, как и за младшую, которая совершенно несносна!
Пока в кабинете начальницы происходили эти баталии, Аполония ничего не видела и не слышала. После обморока у нее началась горячка, и ее поместили в лазарет. Там она пролежала неделю.
Каждый день около ее кровати появлялась Лека с печальным видом, совершенно ей не свойственным. Аполония пыталась спрашивать о Хорошевском, но сестра только пожимала плечами. Что она могла знать? Там же, в лазарете, ее навестил Антон Иванович.
– Ну что, дружок? Съешь пирожок? – пошутил он, поглаживая бледную руку девушки. – Ничего, не бойся, я тебя в обиду не дам! Ты остаешься в Институте, и никто более тебя не тронет! А эту… Теплову задушу собственными руками!
Глядя на его крупные квадратные руки, Аполония не без удовольствия представила, как это могло бы произойти.
– А Андрей Викторович? Что с ним будет? – Ее глаза были полны тревоги.
– Вот это уже не в моих силах. Но я думаю, что он взрослый человек и сам может за себя постоять.
Но тут Липсиц ошибался. Хорошевскому оказалось не под силу побороть гидру.
Ему пришлось покинуть заведение. Классные дамы торжествовали. С инспектором ушли многие учителя. Первым выставили вон Тезауруса с его многомудрой наукой.
Когда Аполония вышла из лазарета, она с отчаянием увидела, как все переменилось.
Снова повеяло духом косности и консерватизма. А главное, теперь не было ЕГО!
Никому теперь были не интересны мысли и размышления учениц. Никто не смотрел ласковыми большими близорукими глазами. Сердце девушки разрывалось. Она пыталась узнать, как сложилась судьба Андрея Викторовича, да все без толку.
Мыкается, видать, где-то без места.
И именно она своим дурацким письмом погубила достойного человека! Эта мысль жгла ее сердце каждый день и не давала покоя. Радость ученья тоже померкла.
Аполония с трудом одолевала уроки. Теперь ее нельзя было назвать лучшей ученицей.
Приближался выпуск. Идею поселиться в доме сестры и превратиться в обузу для хлопотливой и заботливой Аделии Аполония отвергла сразу. Работать, работать и работать до седьмого пота. Вот только так она может теперь оправдать себя. Принести себя в жертву полезному делу, как Хорошевский. Она точно забыла о приличном наследстве, которое ее ожидало в банке Липсица, и принялась подыскивать себе место, словно жалкая бесприданница.
Куда податься девушке из Института?
В гувернантки, терпеть капризы ленивых барчуков и попреки глупых мамаш? Или податься в деревню, в земские учительницы и нести свет просвещения в народ?
Она остановилась на втором. Написала письма в разные концы и получила несколько ответов. Когда Аделия узнала о решении Аполонии, она не удержалась и горько расплакалась. Антон Иванович, хмуро выслушал девушку и произнес:
– Что ж, это твое решение. Ты уже совсем взрослая, поступай, как считаешь нужным. Но знай, когда тебе надоест Русь лапотная, наш дом всегда для тебя открыт.
И твои деньги будут тебя ждать в целостности и сохранности. Одно могу сказать, что забираешься ты в такую глушь, что я не смогу примчаться по первому зову и помочь, если кто тебя обидит. Так что придется во многом полагаться только на себя.
Деревенскую жизнь Аполония представляла себе в виде лубочной картины. Поселяне полны радости жизни от здорового труда на свежем воздухе, бодрые розовощекие дети с трепетом тянутся к знаниям и относятся к учителю с величайшим почтением. Вокруг девственная природа, луга, леса, откормленные домашние животные. Себя она представляла в маленьком аккуратном домике, среди деревянной мебели и посуды, холщовых простыней и полотенец. Проверяет тетрадки учеников, а за окном цветут яблони, горланит петух, поет соловей. Она идет по улице, а крестьяне с уважением кланяются ей в ноги за неоценимый труд"
Действительность оказалась настолько иной, что трудно было даже предположить. Нет, конечно, Аполония не была совсем наивной идеалисткой, но проживая всю жизнь в большом городе, в столице, мало представляла себе жизнь русской глубинки. Деревня оказалась, по большей части беспробудно пьяной, невежественной, грубой и грязной. Грязь царила везде: в избах, за порогом на лицах и руках неумытых детишек. Дорог не было вовсе.