Речь, стало быть, идет о встрече палача и жертвы, только надо помнить, что категории эти утратили свою силу, ибо и тот и другой находились в одинаковой ситуации, иначе говоря, оба бежали. Каждый представлял для другого то самое прошлое, от которого он жаждал отмежеваться. Досадная встреча требовала, таким образом, незамедлительного решения, и отнюдь не из мести. Месть - побудительная причина, направленная вспять; она стремится исправить несправедливость, испытанную в прошлом, и месть потому нас не удовлетворяет, что связывает нас с прошлым, уже утратившим свою силу. Нет, при этой встрече на лесной опушке речь шла о куда более значимых действиях, чем о мести за пинок или о попытке избегнуть мести за этот пинок, Да и вообще что такое кара? Это понятие требует хотя бы минимума некоего установленного порядка. Кто же думает о каре, когда и в помине не осталось никакого закона, который требовал бы кары?

Несомненно, бежавший заключенный находился во время этой встречи в лучшем положении уже потому, что в качестве жертвы привык воспринимать лишения, муки и смерть как естественные условия бытия. А это закаляет живое существо и делает его устойчивым против любых невзгод. Привилегированный же палач, вынужденный покинуть теплую комнату и удобное кресло своего установленного порядка, легко подвержен любой простуде. Пусть он даже лучше одет, чем заключенный, но вспомним, что встреча произошла в конце марта или начале апреля, а в апреле ночи обычно еще очень холодные. В связи со всем этим всплывает вопрос, не случилось ли, что по иронии судьбы одежду заключенного изготовили заводы фирмы "Наней". Это, кстати сказать, можно было без труда установить, поскольку поставленный фирмой "Наней" синтетический материал был, безусловно, куда долговечнее, чем труп. Но в ту пору никто не обременял себя подобными вопросами, тем более что изготовление дешевых, но прочных тканей, идущих на одежду для узников концлагерей, никогда не рассматривалось как военное преступление.

И все-таки во время встречи дело было единственно в одежде. Но и в этом смысле заключенный оказался в более благоприятном положении. Было ясно, что человека, показавшегося на людях в концлагерной одежде, ожидают лишь преимущества, тогда как человека в гражданском платье и без документов, к тому же в платье явно с чужого плеча, повсюду встретят с большим недоверием.

Как долго пробыли вместе эти двое - день, ночь, час-другой или всего лить мгновение, - мы не знаем. Полагал ли бывший палач, что обязан принести повинную и объяснить, что его принудили к профессии палача? Если это так, то жертва, должно быть, облегчила ему задачу, такова уж психология жертвы. Заключенный мог ответить:

- Э, да что там толковать, с этим же покончено.

Но поверит ли палач такому безразличию жертвы? Вряд ли можно это допустить, для этого он слишком долго был палачом. Он все еще мыслит понятиями "палач - жертва", а потому будет исходить из предположения, что жертва только того и ждет, как бы ударить врага его же оружием и самой стать палачом. Ибо палач привык только убивать, но не умирать.

Да, в этом в свою очередь заключается его преимущество перед жертвой. Представим себе, что они встретились на лесной опушке. Вполне вероятно, что бывший палач добрался первым и остановился в нерешительности, чтобы обдумать дальнейший путь. Перед ним лежала долина, которую ему предстояло пересечь. Вдали, возможно, виднелась деревня с церковной колокольней. Как держаться в этом внелагерном мире, чтобы люди ничего не заподозрили?

В эту минуту он слышит позади шуршание и видит, что из леса к нему приближается ничего не подозревающий изможденный узник концлагеря. Узник, еще вчера ему полностью подвластный. Узник в концлагерной одежде. Разве не сам бог посылает ему это решение?

Тут и выбора не остается, тем более - о чем не следует забывать - что палач обладал еще одним преимуществом вчерашнего дня: он, понятно, прихватил с собой пистолет.

Палач, видимо, немедля направил его на заключенного, а тот, привыкнув в качестве жертвы смотреть в дуло пистолета и ждать, что раздастся выстрел, должно быть, поднял вверх руки или даже скрестил их на затылке, если таков был порядок, и терпеливо ждал дальнейших событий. Никаких сложных реакций тут не требовалось, все не раз было отрепетировано и достаточно часто разыграно.

Но отчего не слышно выстрела? Быть может, оттого, что хоть спектакль и привычный, но сценическая площадка другая. Не хватало надежных концлагерных декораций, где выстрел никого бы не удивил. Как далеко, однако, слышен выстрел, произведенный на лесной опушке, да к тому же перед лицом открывающейся свободы?

Более чем вероятно, что эти двое, палач и жертва, начав играть разученный спектакль, упустили из виду смену декораций. Тогда как именно новая декорация безо всякого с их стороны умысла придала спектаклю непредусмотренный финал.

Жертва, как сказано, терпеливо ждала выстрела, ей уже не раз случалось его ждать. А палач при виде ее беззащитного ожидания все больше утверждался в своем намерении. Но к чему пороть горячку? Для выстрела всегда будет время. Этот субъект послушно ждет.

Не гораздо ли больше труда потребуется, чтобы снять одежду с трупа? К тому же ее можно испачкать кровью, что произвело бы неблагоприятное впечатление. Стало быть, решено!

Так и случилось, что они обменялись одеждой. В ту минуту палачу представлялось самым правильным облачиться в одежду узника; судя по тому, что он уяснил себе в создавшейся ситуации, одежда заключенного, думал он, даст ему больше шансов унести ноги. А что он после обмена одеждой учинит с жертвой, загадывать не приходилось - это было ему не впервой. Жертва же вообще ни о чем не думала.

Заключенный скинул, как ему приказали, одежду и ничуть не удивился тому, что и палач снял пиджак и спустил брюки. Жертва уже давным-давно ничему не удивлялась, заключенный делал, что ему приказывали. Его не удивил даже великодушный жест палача, предложившего ему поднять и надеть небрежно брошенные брюки и пиджак. Какая жертва станет удивляться капризам своего палача!