Вот что было запечатлено на пленке и в протоколе, сделанном по этой пленке. В первую голову господин Глачке навел справки о Бальзаке у себя в управлении, но, так как ни одна душа не могла дать ему исчерпывающего ответа, он позвонил некоему журналисту, слывшему за человека сведущего. Поскольку же разговор не дал удовлетворительных результатов, протоколист получил специальное задание: раздобыть романы Бальзака и перечитать их, фиксируя внимание на деле д'Артеза. В своем кратком реферате протоколист мог лишь констатировать, что д'Артез - действующее лицо одного из романов, и даже не очень значительное, скорее второстепенное, о коем упоминается лишь в тех случаях, когда автор противопоставляет политической, коммерческой, общественной и литературной деятельности, так сказать, интеллектуальную совесть Франции, не признающую рыночных мод-однодневок и отвергающую присущий тому времени дух всеобщего предпринимательства. Ныне подобных людей не задумываясь назвали бы нигилистами именно потому и как раз за то, что они критикуют и ставят под сомнение расхожие, сулящие успех направления, лозунги и избитые истины пусть даже только тем, что молча держатся в тени. И вот этот абзац, сформулированный протоколистом без всякой задней мысли, честно и добросовестно, господин Глачке впоследствии, как мы увидим, выхватил из контекста и истолковал как единомыслие с бальзаковским д'Артезом и как нигилизм и, стало быть, как прямой выпад против службы государственной безопасности. Протоколист ушам своим не поверил, он ни о чем таком и не помышлял, сочиняя этот абзац, и пытался только представить по возможности исчерпывающий реферат. Но и Ламбер понял этот абзац, как господин Глачке, и сказал:

- Ну и задали вы ему перцу.

При составлении реферата протоколист еще не разбирался в том, что человек опытный опустил бы без труда, как романический вымысел и историко-литературный факт. В реферате он только отметил, что если Бальзак в своем д'Артезе даже изобразил некую известную ему личность, то прототип ее жил более ста двадцати лет назад, а следовательно, давным-давно умер и вопрос надзора за ним со стороны службы безопасности отпадает. Это замечание, составленное лишь для служебных целен, также вызвало бурное одобрение Ламбера.

- Давным-давно умер! Прекрасно, превосходно! Так и просится в пантомиму.

Одобрение, высказанное в подобной форме, показалось протоколисту в то время чуть ли не оскорбительным. Но по сути дела, Ламберу ни запись допроса, ни копия реферата, видимо, не пришлись по праву.

- Вы все еще мыслите категориями тайной полиции, - упрекнул он протоколиста, - а в результате все, что вы пишете, звучит иронически. Господин Глачке глуп, это легко заметить и еще легче высмеять. Но именно потому, что он глуп, он и ему подобные смертельно опасны. Эти вещи слишком серьезны, чтобы над ними кто-либо мог иронизировать. Даже вы, не в обиду будь вам сказано.

Все это, однако, не давало ответа на два вопроса, а именно: почему артист Эрнст Наземан избрал себе псевдонимом имя д'Артез и почему в Париже был убит некий подозрительный субъект с фальшивым удостоверением личности, выписанным на то же имя?

На первый вопрос господин Глачке отвечал очень просто:

- Имя д'Артез - всего лишь пароль некой тайной организации, старый-престарый трюк. А они-то считают себя бог весть какими дошлыми.

Вполне возможно, что господин Глачке сообщил свое мнение вышестоящим инстанциям в Бонн, а те в свою очередь передали его парижским коллегам. Дальнейшую переписку протоколисту уже увидеть не пришлось, он тем временем оставил службу в Управлении государственной безопасности.

Как ни смешно это звучит, но лично для протоколиста все завертелось-закрутилось именно благодаря чтению бальзаковских романов и, совершенно против его воли, настигло его, так сказать, врасплох. В прочитанных романах он, разумеется, наткнулся на имя Ламбера и почел своим долгом упомянуть о том в реферате. За что в виде исключения удостоился похвалы господина Глачке.

- Вот видите! Вот видите! - воскликнул тот. - Принесите-ка мне дело Ламбера.

На Ламбера, к слову сказать, уже было заведено досье. Хотя ничего из ряда вон выходящего о нем известно не было, но человек, годами пользующийся псевдонимом и затем внезапно, без видимой причины, вновь возвращающийся к своему подлинному имени, вызывает, естественно, подозрение. Что Ламбер-Лембке был родом из Дрездена и, видимо, все еще поддерживал дружбу с д'Артезом, не оставалось секретом для властей.

Итак, протоколист по долгу службы постигал романы Бальзака. Чтение их было ему поручено, и заслуженная в этой связи похвала господина Глачке могла при благоприятных условиях иметь важное значение для его карьеры. Вдобавок о книгах Бальзака вечерами можно было потолковать с коллегами и знакомыми, не разглашая служебных тайн, к чему обязывал протоколиста его долг. Знакомые, понятно, удивлялись и спрашивали:

- С каких пор ты читаешь романы?

Кое-кому это даже не нравилось. Особенно резко выразила недоумение некая особа, в ту пору состоявшая еще в близких отношениях с протоколистом, она не скрыла от протоколиста, что как в его интересах, так, возможно, и в ее собственных чтение это ей не по вкусу.

Словом, в то время как протоколист полагал, что имеет дело всего лишь с миром романтическим, с коим он обязан ознакомиться как служащий Управления государственной безопасности, с миром фантастическим, который он, юрист, ощущал реальностью лишь ночью, возвращаясь из гостей домой или засыпая в постели, и который уже на следующее утро, во время бритья или по дороге на службу, расплывался призрачным туманом, начальство насильно загоняло его в этот мир, чьим языком он, в сущности, еще не владел. Дело в том, что он получил от господина Глачке задание, почетное задание, как было ему объявлено, сойтись с упомянутым Ламбером, вступить с ним в личный контакт и осторожно выспросить его. Подобные задания, собственно говоря, были одним из элементов обучения младших служащих. Считалось, что молодому человеку, даже если ему суждено впоследствии занять высшие посты в министерстве, полезно, по крайней мере однажды, проявить себя на сыскной работе. Полученное им задание поэтому нельзя рассматривать наперед как оскорбительное. А что протоколист в самом непродолжительном времени будет безумно его стыдиться, вопрос особый. Чувство стыда, или как уж это назвать, впервые пробудилось в нем, как он теперь считает, во время допроса д'Артеза.