– Погоди, Павел Митрофанович, – осадил опять Кречева Андрей Иванович и к Алдонину: – Брось придуриваться, Прокоп. Ведь за тобой как за малым ребенком ходят, а у тебя все новые байки. Надоело же, пойми.

– Какие байки? Я мотор для артельной глиномялки покупал, а теперь он у меня на дворе валяется. Кто мне за него заплатит? – брал на горло и Прокоп.

– Черт-те что… Ну при чем тут мотор? – сказал Кречев.

– При том. Заем-то у вас какой? Индустриальный? Возьмите у меня мотор. Отдам по дешевке. Вот вам и будет заем от меня, индустриальный. – Прокоп глядел сердито и нахохленно, и не поймешь, то ли смеется, то ли всерьез предлагал свой мотор.

– Он мне зачем, твой мотор? Баб на собрании глушить? – спросил Кречев.

– И мне он не нужен. А я за него заплатил чистые денежки из своего кармана. Вот вам и заем.

– Слушай, не фокусничай… Добром говорю, – тоскливо сказал Кречев.

– Я фокусами не занимаюсь. Это вон Серган может вам кое-что показать.

– А это мы всегда пожалуйста! – Серган, все еще голый по пояс, вскочил от стены и с готовностью подошел к начальству. – Чего желаете? К примеру, кирпич попробовать на голове Сергана, а?

– Какой кирпич? – спросил отрешенно Кречев.

– А вот хоть этот, – Серган нагнулся, поднял здоровенный кирпич, валявшийся под деревянными водилами. – Кладем его на голову… Вот таким манером, и молотом аккуратно… Грох.

– Ты чего, пьяный, что ли?

Серган осклабился, морда чисто продувная – круглая, шириной в таз, блестит от копоти и пота, как сапог:

– Был пьяный, но только вчерась… А седни я с похмелья… Да вы не беспокойтесь, много не возьму, по полтиннику с рыла, – и, не давши опомниться, позвал младшего Бородина: – Ваня, рубаху и молот… Живо!

Иван одним духом приволок кувалду и валявшуюся под стеной Серганову черную рубаху. Серган покрыл рубахой голову, положил кирпич на затылок и нагнулся:

– Бей!

Иван ахнул изо всей силы кувалдой по кирпичу. Серган только отряхнулся от пыли, поднял две половины от разбитого кирпича, развел руками:

– Алямс! Ваша не пляшет. – Потом кинул кирпичные осколки, стянул кепку с Ивана и подошел к Кречеву: – Прошу оказать поддержку чистому пролетарию.

– Ну и циркач, – усмехнулся Кречев. – А ты не пробовал головой сваи забивать вместо бабы?

– Могу, но только чужой. Как насчет платы за представление?

Кречев покопался в кармане, достал целковый.

– На, заработал.

– Премного благодарен! Следующий, – подсунул кепку Андрею Ивановичу.

Тот кинул несколько серебряных монет.

А Прокоп сказал:

– Бог подаст.

Серган покачал головой и скорбно произнес:

– Вот что значит несознательный элемент.

– Ладно, отойди, – сказал Сергану Лепило.

– Ну дык как насчет подписки, Прокоп Иванович? – спросил Бородин, после того как Серган удалился.

– А никак, – твердо ответил тот.

Кречев только зубами скрипнул.

– Мотри, мужик, с огнем играешь, – сказал Андрей Иванович. – Придется тебя на сходе обсуждать.

– А вы меня не пугайте. Подписка добровольная. Мы тоже законы знаем.

– Ну, твое дело – твой ответ.

Сход собирался вечером в верхнем зале общественного трактира. Любители погутарить сходились пораньше; не успели еще толком стадо прогнать по селу, как они лениво побрели, волоча ноги, точно притомленные кони на водопой. Толпились у входных дверей, курили, сплевывая на сухую, уплотненную до бетонного блеска базарными толкучками землю. Тут же ребята играли в выбитного, поставив на длинной черте крохотную кучку медяков, кидали тяжелые, надраенные до кирпичной красноты старинные гроши.

– Эй, Буржуй! Не заступай черту…

– А ты его грошем по сопатке.

– Но-но… Учи свою мать щи варить.

– Дак это я по теории мирового пролетариата…

– С буржуями обхождение известное.

– Заткнись, Кабан! А ежели тебя по сурну хряпнуть?

– А меня за что? Я ж не играю.

– Вот и стой да посапывай.

Ближе к дверям разговор иной:

– На Брюхатовом поле инда бель выступила.

– Следствия известная – сухменность.

– Навоз не успеешь растрясти, в момент прожаривает. Ветром, как щепу, гонит.

– Я его в кучах оставлю.

– Иван Корнев, говорят, вы с Тыраном плитняк подрядились возить?

– С Петряевой горы… Четвертак за воз.

– А в гору подыматься мысленно? Ась?

– Рожь возить выгодней… Намедни в Мелянки обозом ездили… По наему товарищества.

– Это с Колтуном, что ли?

– Ну… В Щербатовке остановились на постоялом дворе. Скинулись выпить. Вот тебе, сели за стол и сцепились. Дядя Вася Тарантас и говорит: «У меня сыны, мил моя барыня, офицерами вернулись. Один с именной саблей, а вы, мол, и в армии не служили». – «Как не служили? Ах ты, Тарантас, кривые ноги!» – «Расшибу!» Колтун как ахнул кулаком по столу, так чайник с самовара подпрыгнул и упал. Все и разбежались. А при расчете мириться стали. Колтун пыхтел, пыхтел, вынул из кошелки мешок с салом и говорит: «Ешьте, ребята, свинину…» Мы так и покатились.

– А я двенадцать целковых привез деду из той поездки. Он говорит: «Эх, теперь мы и сошники оттянем, и колеса купим, и дегтю». А я ему: «Деда, купи мне новую косу».

– Дождя не выпадет, и косить нечего.

– А в Веретье, говорят, был дождь, и в Степанове… Только нас обходит.

– Место у нас такое – притяжения нет.

– Яблок ноне много… Вот удержать бы их.

– Ветер сшибет.

– Ну не скажи… Ежели стихии не будет – устоит яблок.

– Э-э, как она… как ее, причина понятная.

– Дядь Андрей, как думаешь – дождь будет?

– Э-э, как она… как ее, наверно, будет, наверно, нет.

– Гы-гы-гык!

А народ все подходит, наваливает, прижимает передних к двери, подталкивает.

– Что у тебя за мослы? Как оглоблей пыряешь.

– Всю мякоть бабе отдал…

– Ты не гляди, что он кость. Но обширность большую имеет.

– Тесна рубаха-то?

– Да, щадна, щадна.

Кто-то из ребят, играющих в выбитного, заголосил петухом.

– Ребята, Кукурай плывет!

Через площадь к трактиру шел церковный звонарь Андрей Кукурай, шел как всегда неуклюже, кидая с носка на пятку негнущиеся ноги, точно пихтелями в ступе толок.

Он был подслеповат, глух, и оттого ребятишки вечно вились вокруг него стаей, как стрижи возле немощного коршуна, и донимали озорными выходками.

Вот и теперь, завидя его, они закружились, завьюнили, приговаривая:

– Вота скаженные… Нету на вас угомона, прости господи… – ворчал себе под нос Кукурай и топал к трактиру.

Худой и верткий подросток, по прозвищу Колепа, с засиненной от пороховой вспышки рожей, бросив свой грош у черты, на четвереньках поскакал на Кукурая и хрипло затявкал:

– Гав-гав-гав!

– Кто тут собак распустил? Пошла, окаянная! Позовитя ее, позовитя…

А от трактира несется дружный гогот:

– Гыр-гыр-гыр…

– Хо-хо-хо!

– Эх-хе! Вот это вызвездил…

Наконец появился председатель Кречев, он шел на манер командующего в окружении своего боевого штаба; слева семенил возле него и подобострастно закидывал кверху голову секретарь Левка, справа Бородин, с независимым видом, как будущий тесть, а по пятам табунились Якуша, Федот Иванович, Санек Курилка, Кабан и даже Тараканиха. Весь сельсовет в полном сборе. А ребятишки перекинулись от Кукурая к сельсоветчикам и, разинув рты, вытянулись за ними целой шеренгой.

– Куда попы, туда и клопы, – ухнул кто-то басовито у дверей.

И вся мужицкая орава загрохотала, встречая свое высокое начальство.

Поднимались по винтовой лестнице долго, грохали сапогами, гудели, как потревоженный улей.

На втором этаже четыре столика были составлены в большой стол – это для президиума; остальные были стасканы в кучу в передний угол. Рассаживались на табуретках, скамьях, на подоконниках или просто присаживались на корточки вдоль стен. А то стояли кучками и в дверях, и у стенок, и на лестничной площадке толпились, курили.