- Извините. Торопился очень... - сказал он, заискивающе поклонившись.

- Ваше имя?

- Итиномори Ресаку. Двадцать один год. Он сообщил и свой возраст, хотя никто его об этом не спрашивал, и подумал: "А зачем она интересуется именем, оно же в книжке написано". Контролер посмотрела в книжку и, нахмурив брови, стала разглядывать печать. Он забеспокоился: "Что это она нашла там странного?"

- Сестра из деревни приезжает. Вот я и... - сказал он поспешно, понимая, что говорить это вовсе не обязательно.

- Хорошо, что не хрустальная.

Женщина мельком взглянула на него, улыбнувшись краешками губ. Это она о печати, понял Ресаку. Была бы, мол, хрустальная, раскололась бы, когда упала на пол. Он вздохнул с облегчением и застенчиво улыбнулся в ответ: где уж, мол, нам иметь хрустальную печать!

- Грошовая... - сказал он, вытащил из-за пояса полотенце и вытер потное лицо.

Выйдя из почты, он снова бросился бежать.

IV

Хидэ, смущенно опустив глаза, прошла с перрона в тесной толпе пассажиров. Ресаку, ожидавший у киоска, увидел ее и догнал, когда она уже вышла из вокзала. "Эй" - окликнул он ее сзади. Хидэ испуганно остановилась и, жмурясь от солнца, взглянула на него.

- Ну вот я и приехала, - сказала она. На глаза ее навернулись слезы.

Ресаку никогда не приходилось встречать ни родственников, ни вообще кого-либо, и он не знал, что надо говорить в таких случаях. Моргая глазами, он сказал только:

- Спасибо.

Волосы Хидэ, как и прежде, были заплетены в косички, на ней была черная стеганая куртка, похожая на мужскую, и короткие, чуть выше колен, брючки мышиного цвета. В руке она держала тяжелый узел.

- Пойдем! - сказал Ресаку и выхватил у нее узел. Округлый на вид, он оказался значительно увесистей, чем на первый взгляд. Из-за тяжести узелок на нем туго затянулся и стал как камень. - Что у тебя здесь? - обернулся Ресаку.

Хидэ трусцой догнала его и сказала:

- Каштаны и рис. Половина - подарок для твоего хозяина, половина тебе.

"А для чего рис?" - подумал он. Оказалось, мать велела взять, чтобы сестра не объела его.

- Все заботится матушка, - засмеялся он. И, чувствуя, что лицо его как-то странно скривилось, спросил, глядя прямо перед собой: - А что, она здорова?

- Здорова.

Ресаку молча кивнул. Он понимал: давно болевшей матери просто не стало хуже. Даже полегчало немного, если отпустила к нему.

Они пересекли площадь и вошли, как он и задумал, в кафе "Кит". Время было обеденное, народу много. К счастью, один из посетителей встал из-за стола, и они уселись рядышком на его место.

- Выбирай, что хочешь, - прошептал он на ухо Хидэ и, скосив глаза на карман джемпера, похлопал по нему ладонью: о деньгах, мол, беспокоиться нечего.

Хидэ взглянула на меню, приклеенное к стене, отвела глаза и, смутившись, сказала тихо:

- Мне все равно. Что ты возьмешь, то и я. Под потолком висел дым от жареной сайры. И он подумал: "Если все равно, то сойдет и сайра". В деревне у них рыбу не ели. Разве что изредка бродячие торговцы приносили, но только сушеную. Свежей рыбы в деревне и в глаза не видели. Хидэ, конечно, отродясь не пробовала сайры, жаренной с солью.

- Две порции сай... сай... сайры и рис на двоих! - заикаясь, крикнул хозяин кафе на кухню.

Может быть, оттого, что утром Ресаку встал слишком рано, он проголодался к обеду сильнее обычного, и потому, получив миску с рыбой, бросил Хидэ: "Ну ешь!" - и принялся уплетать сайру, не глядя на сестру. Однако Хидэ опустошила свою миску раньше его.

- Уже съела? - спросил он, положив палочки. Хидэ поежилась.

- А я с утра ничего не ела.

В ее миске от сайры осталась только голова и толстые кости. Остальное все исчезло, даже ребра.

- Вкусно было?

- Вкусно, только... - Хидэ нахмурилась и показала рукой на горло.

Он грустно улыбнулся.

- Ребра трудно проглотить было?

- Да нет, в горле что-то колет. Будто шип вонзился.

"Ну значит, кость застряла", - подумал Ресаку. Надо проглотить комок риса, не разжевывая. Но в миске у Хидэ было пусто.

- Возьми мой рис и проглоти кусок целиком. Глотай, быстро!

Он передал ей свою миску. В деревне говорили в таких случаях: "Глотать со слезами". Может, оттого, что человек, когда рыдает, жевать не может.

Хидэ набивала рот рисом из его миски и, выпучив глаза, проглатывала его. Он легонько стучал ей по спине, озираясь по сторонам. Когда кость наконец проскочила, риса в его миске не осталось.

- Надо мной тоже частенько потешались оттого, что я, когда приехал в город, все давился рыбьими костями, - утешал он смущенную Хидэ, выйдя из кафе. - Все давятся, пока не привыкнут. Зато городские жители язык царапают, когда едят каштаны.

С большой улицы они вышли на берег моря, и тут он вдруг заметил, что Хидэ шаркает ногами точно так же, как ему послышалось утром, еще до рассвета. На ней были старые кеды, и стертыми подошвами она тихонько шаркала по асфальту.

- Ну конечно... - прошептал он.

- Что?

- Да так, ничего особенного.

V

Они зашли к хозяину верфи, и Хидэ церемонно представилась, чем удивила Ресаку. "Смотри ты, какая самостоятельная!" - подумал он, вспомнив, как несколько лет назад он сам, пробормотав что-то невнятное, лишь поклонился хозяину.

Уплетая вареные каштаны в каморке на втором этаже сарая, Хидэ вдруг тихонько хихикнула.

- Что это ты? - удивился Ресаку, но она, как и он на улице, ответила:

- Да так, ничего особенного.

- Разве можно смеяться ни с того ни с сего, когда сидишь за едой рядом с другим человеком? - рассердился он. Тогда Хидэ, выплюнув в окно червивый кусочек каштана, сказала, не глядя на него:

- Просто я подумала, что ты стал настоящим мужчиной.

- Еще чего!

Он почувствовал, что краснеет. И с удивлением заметил, как Хидэ тоже зарделась у него на глазах. Он почему-то смутился, однако не придал этому значения.

- Поживешь в городе года три и тоже станешь настоящей женщиной, сказал он.

Он продолжал есть каштаны, а когда поднял глаза, увидел, что Хидэ стоит у окна и смотрит на море. Она уже не смеялась. Румянец погас на ее щеках. Профиль ее был печален - никогда прежде он не видел ее такой печальной. У него заныло сердце.