Я ничего никому не советую и никого не отговариваю, каждый человек неповторим, и каждый должен решать за себя. К тому же человек со временем меняется, или скорее - время его меняет. Когда-то этот винкель стал для меня просто невыносимым, для чего было немало причин, и плохо бы мне пришлось, не уйди я от него далеко и надолго. Будет ли мне хорошо, когда я к нему вернусь? Не знаю, с годами я научился не знать.

Ранчо "Ла Эпифания", 28 мая 1996 г.

Перед испанским нашествием в столице появилась Плакальщица, призрак женщины, которая по ночам блуждала по городу и оплакивала своих детей. Теперь она появилась вновь.

Появилось и нечто новое: таинственное чудовище, напоминающее вампира, гигантскую летучую мышь и дьявола со средневековых гравюр. Вампир не удовольствовался столицей, он появлялся в разных концах страны, а страна эта огромна. Народ устраивает облавы, пользуясь случаем, уничтожает последних ягуаров, разрушает колонии летучих мышей в пещерах, все живое, что подворачивается под руку. Катастрофическая засуха, которая привела к истощению запасов кукурузы - основного продукта питания в Мексике, заставляет животных из пустынных мест подходить к селениям в поисках воды. Их тоже убивают ради святого дела - борьбы с Демоном. Священники устраивают процессии, местные касики организуют крестовые походы. Демона встречали и продолжают встречать повсюду. Если это случается днем - то выходит все население, вооружившись кто чем может, и окружает участок, где он был замечен. Находят дикого кота или койота и убивают с особой жестокостью. В нашей деревушке никто не выходит из дома после сумерек, а работающие у нас женщины уже в ранние послеполуденные часы начинают нервничать, и все у них валится из рук, потому что по дороге к деревушке их подстерегает Демон.

В Мексике ко мне вернулось то, что овладело мной на девятом году жизни и не отпускало следующие двадцать четыре года: страх. Я излечился от него только в прекрасно устроенной и блаженной Западной Европе. И вот теперь снова.

Коллективный страх, неуверенность во всем, ожидание катастрофы. Началось это года полтора тому назад и продолжает нарастать. А всего семь лет назад эта страна была стабильной, пользовалась предпочтением международного капитала и все шло к лучшему. В Мехико было безопасней, чем в Нью-Йорке, динамичный средний класс, малые и средние предприниматели кормили постсоциалистического паразита - национализированную промышленность и бюрократию, и еще оставались средства на инвестиции. Расточительство и коррупция не прекращались, но тогда было из чего красть. Партийно-государственные хозяева страны в сговоре с профсоюзами - этим "завоеванием революции", насквозь мафиозным, до такой степени нажрались, что, казалось, больше им уже не проглотить. Заблуждение всегда хочется больше. А деньги все шли в Мексику, великие проекты и стройки, великие надежды.

Пока не выяснилось, что за всем этим кроется. Президент Карлос Салинас со своим окружением точно к окончанию срока правления оприходовал все, что подготовил для себя за шесть лет президентства. В процессе реформ и приватизации он продал по себестоимости самому себе и своим приятелям систему телекоммуникаций, включая два спутника, банки, супермаркеты, концессии и паи, после чего бежал за границу, оставаясь частным владельцем половины страны, куда пришел голод, эпидемии, анархия, бандитизм и Демон.

Старый мексиканский Демон, пребывавший во сне последние семьдесят лет. Мексиканский народ вынесет все, кроме самого себя. Соблазн саморазрушения здесь весьма силен, а когда его не уравновешивают обстоятельства, он становится сильнее инстинкта самосохранения. Несколько лет назад людей словно обуяло помешательство. Разумеется, тут был и страх, но как бы и ожидание чего-то ужасного и вместе с тем освобождающего - высвобождение Демона.

Все стали какими-то напряженными и в то же время словно погрузились в летаргию. Хаотичность не только общественной деятельности, но и частной жизни, и прежде весьма здесь заметная, стала поразительной, ошеломляющей. Как будто люди, погруженные в себя, находящиеся во власти дурных сновидений, шествуют к чему-то великому, возвышающемуся над повседневностью - и потому не стоит уделять ей внимания. И чем ближе жертвенные костры, тем больше все валится у них из рук. Как тарелки у женщин, погруженных в мысли о Демоне, который ждет на дороге.

Я уже слышу вопрос земляков: зачем же ты убегаешь в Польшу? Разве многое из описанного тобой не происходит и у нас в стране, как это ни тревожно? Ответ слишком сложен, чтобы я мог уместить его в этом кратком тексте. Пока же скажу лишь, что Польша - это (еще?) не Мексика.

Ранчо "Ла Эпифания", 4 июня 1996 г.

В конце XIX и начале XX века множество европейцев, разочаровавшись в Европе, а то и просто возненавидев ее, убегали от нее подальше. Я - один из них, я их последователь, и, если откровенно, довольно жалкий. Мне не сравниться ни решимостью, ни духом авантюризма, ни жаждой риска с моими великими предшественниками. Я принадлежу моей эпохе и моей слабой Европе. Масштабы уже не те, мой авантюризм можно считать таковым только в сравнении с мягкостью и столь теперь распространенной неусыпной заботой о себе среднего жителя Западной Европы, по сравнению же с деяниями великих предшественников это всего лишь отъезд на комфортабельный курорт.

И если я осмеливаюсь называть их своими предшественниками, то лишь потому, что мотивы, которыми они руководствовались, совершенно аналогичны моим, что явствует из свидетельств, ими оставленных, а также из показаний свидетелей, выступавших по их делу. Я, правда, авантюрист, не слезающий с дивана, однако прекрасно их понимаю и допускаю, что и они поняли бы меня.

Многие так и не вернулись. Одни пропали без вести, о других известно, при каких обстоятельствах они погибли. Были и такие, что прижились в далеких краях, слали оттуда письма. Кое-кто вернулся.

Разными были их возвращения. Трагическими или радостными, спокойными или бурными, но триумфальными - никогда. Им всегда сопутствовало ощущение неудачи, сознание того, что то величайшее, что должно было случиться в их жизни, уже случилось и с этих пор им суждено от великого идти ко все более мелкому. Величайшее усилие, величайший риск остались позади.