Криворучко тем временем с одним из эскадронов примчался к бронепоезду. Кавалеристы мигом обыскали его бронированные отсеки, камеры и доложили, что он пуст.

- Как пуст?! - не поверил Криворучко, и его глаза округлились. - А куда ж она девалась, прислуга?

Вы мне, хлопцы, того, не заливайте...

- Вот они, товарищ комполка, глядите! - вскричал взводный Симонов и показал рукой в сторону Збруча.

Вдоль насыпи, пригибаясь к земле, бежали друг за другом к железнодорожному мосту десятки петлюровцев в черных кожаных куртках и желтых полушубках.

Это и был гарнизон бронепоезда, носившего имя грозного атамана украинской бедноты, боровшегося всю свою жизнь на Подолии с шляхетским произволом.

Гарнизон бежал сломя голову под защиту польской шляхты - исконных ворогов Устима Кармелюка.

- Шут с ними, с этими панцерниками, - сплюнул Криворучко. - Все одно далеко не уйдут! - И не мешкая помчался с эскадроном вперед, в обход "правительственного" поезда Петлюры.

И вот поезд стоит перед ним, холодный и безмолвный. Из темно-синих вагонов не доносится ни звука, ни шороха. Только покачиваются на ветру и сердито поскрипывают распахнутые настежь тяжелые железные двери.

Криворучко кивнул взводному Симонову на вагоны, и тот с десятком бойцов быстро обыскал их.

- Пусто, товарищ комполка! - прокричал Симонов, соскакивая с подножки последнего вагона. - Как ветром сдуло!

- Утекли, гады, - досадно взмахнул кулаком Криворучко. - На своих двоих по шпалам!

И, стиснув зубы, зло поглядел на брошенные вдоль пути инструменты, которыми польские саперы только что перешивали полотно железной дороги, чтобы переправить поезд Петлюры на свою территорию.

Досадуя и чертыхаясь, Криворучко поднялся с командирами в вагон, сверкавший большими оконными стеклами, и прошел в комфортабельный салон, оказавшийся столовой. Расправив усы, Криворучко воззрился на изысканно сервированный стол, на котором остывал украинский борщ, разлитый в тарелки, на нетронутые закуски и сверкавшие граненой прозрачностью бокалы.

- Здорово, видать, драпали отсюда хозяева! - воскликнул Криворучко, кивая на бокалы. - Не успели, поди, и пригубить, как пришлось подтягивать штаны и улепетывать несолоно хлебавши!

Командиры громко рассмеялись.

Поглядев на брошенные повсюду дорогие шубы и меха, на портфели, туго набитые деловыми бумагами, Криворучко сокрушенно вздохнул:

- Айда отсюда, хлопцы! Раз мы их упустили, так нечего терять время. Все равно им не миновать наших рук.

Криворучко поручил охрану поезда эскадронному политруку и пошел к выходу. За ним последовали командиры.

В эти минуты командиру полка и в голову не приходило, что его слова окажутся пророческими и что ровно через год он снова встретится с прихвостнями Петлюры в заснеженных дебрях Полесья Волыни, где его "министры" станут пленниками котовцев, а самого прыткого петлюровского атамана Тютюнника он загонит в такие трущобы Овруческого уезда, куда и "Макар телят не гонял".

...На переправе была паника. Деревянный мост через Збруч шириной в несколько метров не вмещал потока обезумевших людей. Масса петлюровцев со всех ног вместе с обозами и артиллерией мчалась к спасительной переправе. Люди хватались за повозки, дико кричали, пробивали дорогу прикладами и штыками.

Это была агония потрепанных частей и совершенно свежих резервов четвертой и шестой пехотных дивизий атаманов Тютюнника и Удовиченко. Прибывшие только вчера из Польши резервы должны были двигаться в эшелонах на Проскуров, но стремительный рейд Котовсксго спутал карты желтоблакитников. Эти части попали в общий водоворот отступления и теперь, со всей массой потерявших голову людей, осаждали переправу.

Котовсний с первым полком уже подошел к переправе на расстояние менее ружейного выстрела. Вот он взмахнул красной фуражкой, и пулеметные тачанки круто развернулись и хлестнули горячим свинцом по конным сотням Тютюнника и Яковлева. Переправа мгновенно закишела, словно муравейник. Вражеская конница вышла из повиновения, бросила свою пехоту и побежала. С полного хода всадники врезались в гущу людей и стали саблями прокладывать дорогу сквозь людское месиво на западный берег реки. Узкий мост оказался для петлюровцев западней. Он не вмещал бурного потока отступающих, и многие стали бросаться в воду, хватаясь за доски, ящики, и плыли вниз по течению, оглашая берега Збруча воплями и проклятиями.

Криворучко, Шинкаренко, Скутельников, Вальдман, весь взвод Яблочко и многие другие бойцы и командиры обоих полков с грохотом ворвались на мост. Они отсекли части петлюровцев на восточном берегу от их частей на западном берегу, повернулись спиной к перепуганным польским пограничникам и обрушились на петлюровцев градом сабельных ударов.

- A HV- геть отсюда! - вопил Криворучко, размахивая клинком. Кончилась ваша неделя! Очищайте мост и кладите зброю на землю! Кто не подчинится - кончит собачьей смертью!

И Криворучко выразительно показал глазами в поле, где угрожающе маневрировали два пулеметных эскадрона бригады.

Большая толпа петлюровцев оказалась отрезанной от моста и теперь стояла молча, тревожно озираясь вокруг.

Неожиданно рыжий плечистый гайдамак рванулся в задних рядах и бросил через головы передних винтовку на землю.

Примеру гайдамака последовали другие. Все они молча стали бросать на землю оружие и выходить на дорогу строиться.

Вахмистр Митрюк, которому каждодневные хлопоты с пленными осточертели, вдруг горестно взялся рукой за щеку и доложил эскадронному Вальдману, что у него нестерпимо разболелся зуб и что ему надо немедля обратиться к эскадронному фельдшеру.

Вальдман понимающе посмотрел на Митрюка и кивнул в сторону петлюровского обоза:

- Езжай, вахмистр, и подлечись. Заодно посмотри там, каким добром нагружены вон те повозки!

Эскадронного командира и его вахмистра давно уже сверлила мысль, где бы раздобыть сапоги для бойцов эскадрона. Обувь у многих поизносилась, просила каши, а на складе полкового цейхгауза было пусто.

Подъехав к обозу, Митрюк мгновенно забыл о "больном" зубе, привязал коня к оглобле и коршуном набросился на повозки...

Из двери пограничной кордегардии с напускным спокойствием вышел польский, офицер. Он подошел к Криворучко, стянул с руки лайковую перчатку и, отдав честь, вежливо заметил:

- Это есть польская территория, пан полковник.

Прошу вас оставить мост и перейти на свою сторону.

И офицер показал рукой на полосатый пограничный столб, украшенный белым орлом, увенчанным короной.

Криворучко тоскливо посмотрел через голову офицера вслед убегающим петлюровцам и зло отрезал:

- Грамотный, разбираюсь! Только мне сейчас не до вашей территории. У нас мир с вами, а вы бросили против нас эту петлюровскую требуху и теперь спасаете! Нечестно поводитесь, панове! За такое дело бьют по морде!

Офицер, не сказав ни слова, пошел в кордегардию.

- Поехали отсюда, братва! - воскликнул Криворучко и, широко расставив руки, стал оттеснять бойцов на свою сторону. - Давайте не будем волновать варшавскую барыню, она и так напугана, - приговаривал он, напирая на людей и ехидно поглядывая на уходившего офицера.

Котовцы неохотно покидали мост. Ведь на той стороне, совсем близко от них, драпали по дороге на Подволочиск сотни петлюровцев. А когда переправа была наконец очищена, Криворучко приказал взводному Яблочко поставить на своей стороне часовых с ручными пулеметами.

- Смотреть мне за границей в оба, - наказывал Криворучко часовым. Чтоб и мышь не проскользнула.

Котовский в эти минуты осматривал захваченные эшелоны. Сотни вагонов, запорошенных снегом, стояли в несколько рядов. Комбриг знал уже, что Петлюра успел улизнуть. Со стороны казалось, что он примирился с этим досадным фактом, но это было не так.

С грохотом откатывая тяжелые двери пульманов, Котовский по-хозяйски оценивал выложенные пирамиды муки и сахара, с удовлетворением глядел на горы пшеницы, овса, ячменя, насыпанные навалом, и что-то прикидывал в уме. Постепенно складки на его строгом лице разглаживались, а глаза добрели.