Я решил воздержаться от ответа принцу, потому что не верил в искренность его слов. Его коронованный брат продал царю свою родину за сто тысяч туманов, и я не сомневался, что наследник престола, рассыпавшийся передо мной в любезностях, не задумываясь, мог бы продать сотни таких, как я, а вместе с нами и всю страну за значительно меньшую сумму. Я постарался переменить тему нашего разговора.

- Уважение и почет, которые оказал вашему высочеству господин консул, достойны представителя дружественной державы. Мы должны быть признательны царскому правительству, нашему непосредственному соседу, за все, что оно делает для нашей страны.

Я говорил еще много пустозвонных, почти бессвязных фраз, не имеющих никакого отношения к его словам. Принц понял, что я просто увертываюсь от прямого ответа и избегаю разговора о царском консуле. Он улыбнулся.

- Я говорю с вами, как с честным иранцем Я не дипломат и не люблю, когда со мною говорят на языке дипломатов. Но я не могу не признать, что вы поступаете правильно. Сейчас такое время, что один глаз не может доверять другому. Однако вы должны хорошенько запомнить одно: если нашу династию заменит другая, она все равно не забудет изменников и предателей. Поверьте мне, я не предатель и не изменник. И все, кто любит эту землю, на которой мы родились и живем, для меня роднее и милее брата. Вы можете довериться мне. Я не могу хладнокровно смотреть, когда родина моя стонет под пятой оккупантов. Я прекрасно вижу, кто что делает, о чем думает. Если я молчу, если временно терплю унижение, то только потому, что сейчас это необходимо. Другого выхода нет. Это известно всем нам! Я опять прервал его.

- Его высочеству я свято верю, уважаю его, а потому я хочу взять на себя смелость просить вас быть сугубо осторожным. Многие стремятся завоевать ваше доверие, показать себя вашим преданным другом, но по неопытности вы можете поверить им, в то время как они ни за понюшку табаку продадут вас в два счета.

- Не могу не быть признательным вам. Да, к сожалению, такие люди есть. И я вам тоже советую быть осторожным, теперь редко кто объективен и честен, большинство во всем исходит с точки зрения собственных интересов. Изменились нравы, испортились люди. Не знаю, тавризец вы или нет, я родился и вырос в этом городе. Вы не можете не согласиться с тем, что рядом с честными, преданными людьми, рядом с патриотами здесь уживаются безразличные ко всему, легкомысленные, а зачастую и продажные люди. Что поделаешь, в семье не без урода.

Наша беседа продолжалась в таком духе довольно долго, но губернатору так и не удалось заставить меня высказать свои политические убеждения. С самого начала и до конца нашего разговора я избегал острых тем. Наконец, он перешел на другое.

- Убийство Сардар-Рашида - событие немалое. Оно говорит о том, что в стране действует какая-то, довольно сильная организация, которая внушает людям страх и тревогу. Листовки, подброшенные убийцей, ясно показывают цель, которую она поставила перед собой. Черным по белому там написано, что они намерены покарать всех предателей и изменников. Теперь времена тревожные. Одного подозрения достаточно, чтобы обвинить и уничтожить человека. Поэтому-то я, зная, что вы мой доброжелатель, прошу вас, там, где надо, говорить о моей преданности родине и конституции, словом, создайте обо мне благоприятное общественное мнение.

Последние слова наследного принца пролили свет на цель его приглашения. Только теперь я понял, что его одолевает животный страх за свою шкуру. Убийство Сардар-Рашида, листовки, найденные возле его трупа, вселили в душу губернатора тревогу. Все его разглагольствования о любви к народу и родине должны были подготовить почву для этой просьбы. Я поспешил успокоить его:

- Конечно, его высочество своевременно поднимает этот вопрос. Как раньше, так и теперь общественное мнение играет колоссальную роль. Но его высочество должен на деле доказать свою любовь к родине. Вы должны быть на страже интересов народа, знать все его горести, мечты и чаяния, помочь ему. Что же касается меня, можете не сомневаться, что я при каждом удобном случае буду хвалить вас. И вовсе не потому, что вы меня просите, а потому, что я убежден в вашей горячей любви к народу и желании работать на его благо.

Мы поговорили еще немного. Я понял, что он мною доволен. Несколько раз я, ссылаясь на позднее время, на то, что ему пора отдыхать, порывался уйти, но он не отпускал меня, а я не мог открыто признаться, что устал от долгой беседы. По правилам этикета, посетитель высокопоставленного лица мог уйти только после того, как хозяин говорил ему: "Вы свободны". Поэтому я вынужден был сидеть.

Было около часу ночи, когда он задал мне такой вопрос:

- Какие темы разговора больше всего интересуют вас?

- Пожалуй, исторические, литературные, даже любовные, но только не политические. В политике я совсем не разбираюсь.

- Любите ли вы поэзию?

- Устав от работы, я люблю слушать стихи, но сам читать не могу.

- А музыку?

- По-моему, ее любят все, и я не составляю исключения.

После этого принц нажал кнопку на столе. Немного спустя вошел старый церемониймейстер, с лицом, изрезанным морщинами.

- Ужин готов? - спросил губернатор.

Церемониймейстер, молча поклонившись, удалился. Я чувствовал себя так, словно сидел на иголках. Задерживаться здесь мне совсем не хотелось, и не без причины. Если когда-нибудь возникнет конфликт между принцем и консулом, мне припомнят этот долгий визит, эту беседу наедине.

Минут через пятнадцать старый церемониймейстер вернулся.

- Ужин подан! - торжественно провозгласил он и выплыл из комнаты.

Мы последовали за ним. По дороге Мохаммед-Гасан-Мирза давал мне пояснения:

- Вот здесь был кабинет покойного Наибуссолтана, а в этой комнате Мохаммед-хан прожил около года. Тут была спальня покойного Музаффереддин-шаха, а здесь кабинет моего несчастного отца. Вот это библиотека Аббас-Мирзы.

Так мы прошли около, двадцати комнат и, наконец, попали в огромный салон.

- А этот салон со времен Наибуссолтане служил гостиной.

Стол был сервирован по-европейски, на две персоны, но еды и напитков хватило бы человек на тридцать.

Не успели мы приступить к ужину, как открылась дверь и вошли пять музыкантов, тут же начавшие играть. Спустя некоторое время вошли пять разряженных и размалеванных девиц и сели рядом с нами.

Это меня не удивило, потому что еще до приезда в Тавриз я не раз слыхал, что иранские шахи и их наследники обедают и ужинают под звуки музыки и пения. Позднее, уже в Тавризе, я частенько встречал женщин-музыкантов. Те, что играли нам, в свое время услаждали слух Мохаммед-Али-Мирзы, а девушки были специально привезены наследным принцем из Тегерана. Мне об этом говорили и раньше, а он теперь подтвердил.

Одну звали Санем-Лалезари, вторую - Духтарназ, третью Ханум-Дильфериб, четвертую - Аруси-Джахан, пятую - Захари-Махтабан. Первые три были танцовщицы, а две - певицы.

Как и раньше, я не получил удовольствия от танцев, хотя исполнительницы их были исключительно красивы. Мне никогда не нравилось, как танцуют иранские женщины. Они нагибаются, двигают животом, трясут грудью, в общем, выглядят крайне вульгарно. В их движениях нет изящества, пластики. Это не относится к иранским певицам. Их вокальное искусство очень высоко и дает огромное эстетическое наслаждение. Слушая их, человек забывает обо всем.

Аруси-Джахан пела о женской красоте на фарсидском языке:

На груди широкой неба

Показался месяц ясный.

Ну, а солнце к нам явилось

Из твоей груди прекрасной.

Чтобы лунный лик твой видеть,

Чтоб смотреть - не насмотреться,

Из моих зрачков влюблено

Все выглядывает солнце.

Только в четыре часа я смог, наконец, попрощаться с гостеприимным хозяином. Он взял с меня слово почаще навещать его.

"Эта встреча дорого обойдется мне", - думал я по дороге.

СТРАХ