Погода стояла на зависть, море не штормило, квартира попалась удобная, хозяева были гостеприимными, только дни таяли чересчур быстро, лишая его последних надежд. В какой-то вечер, ужиная в ресторане у моря, он обратил внимание, что в зале много свободных мест - непривычно для разгара сезона, на что официант заметил: "Большинство отдыхающих по вечерам уезжают развлекаться в Пицунду".
"В Пицунду! Ну, конечно, она в Пицунде!" -- подумал взволнованно Рушан, и угасающая надежда вспыхнула вновь.
На другой день, пораньше, он отправился в Пицунду. Поехал автобусом, чтобы спокойно разглядеть сказочные автобусные остановки Зураба Каргаретели, часть из которых он когда-то видел в работе, часть в проектах и рисунках. Двадцать четыре остановки насчитал Рушан, и ни одна не повторилась, радуя глаз и сердце фантазией. Среди буйной субтропической зелени у дороги яркие, волшебные персонажи из сказок, уберегавшие пассажиров от зноя и ненастья, поражали воображение даже тех, кто видел их уже не однажды. Работ было много, и вряд ли кому приходило в голову, что это труд одного человека, но Рушан знал и в душе гордился, что был знаком с человеком, который оставил такой яркий след на земле.
К встрече с Пицундой Дасаев был готов. Для него, строителя, однажды уже увиденное в чертежах, проектах, обретало живые черты, это все равно, что показать композитору новую партитуру -- он услышит музыку и без оркестра. Гуляя по широкой набережной, он вспомнил, что именно здешнее пространственное решение поразило тогда Глорию: строители уберегли реликтовый лес, и он вплотную подступал к набережной и высоким корпусам.
"Если она на море, то встречу я ее только здесь, в Пицунде", -- решил Рушан, оглядывая бронзовую скульптурную композицию на развилке набережной.
Вечер вступал в свои права. Веселые, нарядные люди заполняли набережную, прогулочные дорожки в лесу, отовсюду слышалась музыка. Летних ресторанов, кафе, баров, дискотек, варьете в Пицунде оказалось так много, что Дасаев растерялся: куда пойти, где он может встретить Глорию? В иные заведения непросто и попасть -- нужно было выстоять очередь.
Рушан вспомнил, что в проекте каждого из высотных корпусов, на крыше, на самой верхотуре, планировалось открытое, на воздухе, кафе, откуда хорошо обозревался морской простор и весь мыс Пицунды, и он, не раздумывая, завернул в подъезд ближайшей многоэтажки. Скоростной лифт быстро поднял его на шестнадцатый этаж, но и здесь ему пришлось стоять в очереди -- желающих попасть сюда было с избытком.
Кафе оказалось огромным и без "архитектурных излишеств", проще уже некуда, как сказала бы Глория, но отдыхающих привлекала панорама, свежий морской воздух, да и места для танцев было в достатке, чем не могли похвалиться другие заведения. Отыскивая свободное место, Рушан понял, почувствовал, что Глории здесь нет и не могло быть, -- он знал ее вкусы. Эта мысль огорчила и обрадовала его одновременно -- по крайней мере, из поля поиска выпадали крыши всех высотных зданий.
Место отыскалось у самого парапета. Рушан сел лицом к морю; происходящее в зале теперь его не волновало, даже мелькнула мысль встать и уйти, но, представив, что вновь придется выстаивать где-нибудь очередь, чтобы поужинать, решил остаться, к тому же сразу подошел официант и предложил свежую форель.
Солнце медленно опускалось в море, по всем признакам суля на завтра погожий день. Прогулочные катера, маленькие теплоходы уходили и возвращались с моря на причал Пицунды, как некогда приставали к этому же берегу и, может, даже в этой бухте корабли аргонавтов, прибывших за золотым руном Колхиды.
Неожиданно все обволокла ночь -- вязкая, звездная, ночь Колхиды. Вдали, за нейтральными водами, словно огромные новогодние ели, выстроившиеся в ряд, вдруг зажглись яркие огни: то шли, сияя праздничными огнями в ночи, огромные, трехпалубные, чужие теплоходы. Шли в Ялту "турки", "греки", "шведы", как называют моряки и жители морских городов заходящие в наши порты иноземные корабли.
Лето, море, круиз, праздник... Рушану даже почудилось, что он слышит музыку с чужих далеких кораблей, но это только казалось, его оглушала музыка, гремевшая за спиной.
Посвежело, с моря заметно потянуло ветерком, и Дасаев почувствовал себя зябко, неуютно, хотя веселье в зале только разгоралось. Рассчитавшись, он спустился вниз.
По ярко освещенным аллеям гуляли отдыхающие -- по всей вероятности, живущие в этих высотных корпусах и гостиницах, -- спешить им было некуда. Отовсюду зазывно гремела музыка, сквозь стеклянные стены ресторанов пастельно просвечивали танцующие в ярких летних одеждах, куда ни глянь везде праздник. Не было праздника только в душе Рушана, хотя внешне он вполне походил на довольного курортника. Не спеша покидал он курортную зону, когда на самом выходе -- у шлагбаума, где у водителей требовали предъявить специальный пропуск для въезда на территорию отдыха -- вдруг грянула музыка. Казалось, что все увеселительные заведения уже остались позади, но Рушан ошибся -- это был главный ресторан Пицунды "Золотое руно", и оркестр после антракта начал второе отделение.
Ресторан был вечерний, и когда Рушан проходил тут часа три назад, еще был закрыт для посетителей. Легкое, изящное сооружение, часть столиков располагалась прямо под деревьями, словно на пикнике, и сам ресторан хорошо вписывался в густую субтропическую зелень, которой были увиты все веранды. В саду на столиках стояли стилизованные "керосиновые фонари", на веранде кое-где висели тщательно выделанные белые овечьи шкуры, наверное, символизирующие "золотое руно". Возможно, они вызывали зависть у любой модницы и наводили на мысль, что на дубленку хватило бы в самый раз. Но за шкурами был особенный досмотр, их берегли пуще легендарного руна, хотя об этом знали только завсегдатаи. Ресторан имел свое лицо, чувствовалось, что постарались и те, кто задумал, и те, кто построил его, поэтому, не размышляя, Рушан шагнул к "Золотому руну".
На слабо освещенной эстраде неистовствовал оркестр, взвинчивая и без того наэлектризованный зал, на тесной площадке танцевали те, кто сидел за ближайшими столиками, остальным оставалось только завидовать и ждать своего часа, который мог и не наступить. Рушан прошел вдоль столиков, выискивая свободное место, как вдруг его окликнули:
-- Рушан, иди к нам!
Дасаев подумал, не ослышался ли он, но опять из-за столика, на котором слабо горела свеча, раздались возбужденные весельем, приветливые голоса:
-- Рушан, дорогой, иди к нам!
Ноги вмиг стали ватными, и тысяча догадок промелькнула в одну секунду: кто это мог быть? Джумбер, Тамаз, Роберт, старые друзья-архитекторы?
Окликнули его, конечно, грузины, акцент чувствовался. Он пробирался медленно, обходя шумные столы, но душой уже летел туда, откуда раздалось неожиданное приглашение... а вдруг?
-- Рушан, у нас мало света, или ты успел уже хорошо гульнуть, что не признал нас? -- спросил, улыбаясь, Тенгиз, сын хозяйки дома, где он остановился.
За столом с Тенгизом сидели три девушки, снимавшие большую комнату на первом этаже, и приятель Тенгиза, сосед Заури. Иногда, возвращаясь вечером, Рушан заставал эту компанию в саду, однажды даже засиделся с ними за полночь.
-- Пожалуй, света действительно маловато, -- ответил устало Рушан. -- А насчет гульнуть... Я как раз недогулял сегодня, это хорошо, что я встретил вас. Хорошо бы бокал вина...
Официант уже стоял наготове за спиной Тенгиза.
-- Слышал, что сказал наш друг Рушан? Огня и вина...
То, с чем долгие годы не хотел смириться, Рушан понял, осознал только сейчас. В какие-то мгновения здесь, в шумном "Золотом руне", в голове возникла вдруг такая пронзительная ясность, как будто освободился от наркоза, и в эти минуты пульсировала только одна мысль: "Глория потеряна навсегда", а перед глазами встала единственная ее телеграмма: "Не ищи меня..."
Оставшиеся дни, которых было не так уж много, Рушан провел в компании со своими соседями, и все эти дни он прощался с Гаграми, ибо знал, что больше сюда не вернется -- никогда не надо возвращаться туда, где был по-настоящему счастлив... Но счастлив все же был, был...