Я села на стул. Интересно, что писал им Василий?

За чаем Виринея Егоровна расспрашивала, как живет Василий, где сейчас дети. Пожевала бледными губами, узнав, что у дедушки и бабушки. Что-то вроде ревнивого чувства тенью прошло по ее худому, с впалыми щеками лицу.

— Дети-то некрещеные, — произнесла она с каким-то неопределенным выражением в глазах. — Не видела их никогда, внучат-то… Может, и к лучшему? Одно только расстройство. Вот ужо Харитонушка женится — понянчию!

Она с такой нежностью взглянула на сына, что я сразу поняла: в нем одном ее жизнь, да еще в боге. Она говорила с упором на «о», как произносят в верховьях Волги.

— Где работаете? — не выдержав, спросила я Харитона. Он опять ухмыльнулся.

— Где придется, Таисия Константиновна… Мы ведь без образования… семь классов всего. Больше в тайге промышляю. Наверно, опять в колхоз пойду. Зовут. Руки нужны. У них больше бабы.

Виринея Егоровна распечатала коробку с шоколадным набором.

— Баловство одно. — Покачала она неодобрительно головой и подвинула коробку ко мне. — Кушайте, барышня, чай, так в Москве-то к шоколадам привыкли.

Я отказалась. Выпила чашку чая, пахнувшего какой-то травой-зверобоем или рябиной. Съела кусок пирога с кашей и рыбой.

— А вы на работе, значит, здесь в лесничестве? У кого же остановились? Я всех тут почитай знаю, — полюбопытствовала старуха.

— У Марии Кирилловны Пинегиной, — ответила я. Удивительно, как изменились в лице и мать, и сын, словно проглотили что-то горькое. Оба долго молчали.

— Вам она не нравится? — спросила я напрямик. Ответила Виринея Егоровна:

— Лесничиха-то? А мне што… Каждый своим умом живет. Только больно уж она власть забрала в лесхозе. Словно тайга вся ее. Хозяйка! Директор, как малое дитя, ее слушает и все прочие служащие. На селе у нас так и зовут ее: лесная хозяйка.

А лес, он ничей, божий! Все себе не заберешь!! Крута она очень. И мужа на то повернула. Был парень как парень. А теперь никакого спуска не дает. Чуть что — к судье! Где это видно? Тоже себя, значит, хозяином тайги ставит.

— Он еще хуже ее! — помрачнев, сказал Харитон. Острые желваки заходили под его бронзовой кожей. — Ну, ничего — допрыгаешься!

— Харитонушка, бог с тобой! — испуганно остановила его мать.

— Вы не правы, — сказала я, отводя от него глаза. Я попыталась объяснить — и м…

— Вы, девушка, живете в столице, и здешних дел вам не понять! — зло оборвал меня Харитон. — Как я понимаю, братуха хочет на вас жениться. Желаю вам счастья! Но в наши дела не лезьте. И — лучше бы вам от Пинегиных уйти. Нечего вам там делать. Для вашего блага предупреждаю.

— Что ты, Харитонушка, Таисия бог знает что может подумать, — тревожно воззвала к нему мать. — Мы люди тихие, никого не обидим. Нас обидели и обижают. А от нас зла нет. Старшой сын в Москве живет, партейный, прохвессором работает. Нас не троньте!..

— Ты, мать, заговариваешься! — грубо оборвал старуху Харитон. — Чево ты перед ней так: не председатель сельсовета.

Я поднялась уходить. Меня не удерживали. Запирая за мной калитку, Харитон тихонько напомнил:

— От Пинегиных уходите. Лучше вам будет. Хлопот меньше. Квартеру у кого угодно можно снять. Хоть у нас. Недорого возьмем.

— От них никуда не уйду! — сказала я возмущенно. — А насчет Василия вы ошиблись. Я ему не невеста!

Выйдя на улицу, я облегченно вздохнула. Ух! До чего у них тяжело дышится. Только теперь я поняла, какой огромный путь проделал Василий от этой глухой калитки со щеколдой до научно-исследовательского института Академии наук. Он был таким, как этот страшный Харитон, а теперь — кандидат наук. Нет, он не был таким: он писал стихи, был здесь, в Кедровом, комсомольцем, и мать прокляла его за антирелигиозную работу. Может, я его слишком строго судила? Трудно полностью очиститься от т а к о г о…

Но как он мог оставить маленького брата там, откуда он сумел вырваться? Старше его на целых восемь лет… С такой матерью. Разве он не знал, как воспитывают Харитонушку? А теперь Харитона хотят судить за то, что он охотится в «божьей тайге». Сколько злобы было в его взгляде, когда он заговорил о Ефреме Георгиевиче.

Вечером, после ужина, когда Даня ушел к товарищу, я передала этот разговор обоим супругам.

— Не боюсь я его угроз, Таисия Константиновна! — равнодушно отозвался Ефрем Георгиевич.

— Он способен пырнуть ножом, этот Харитон! — озабоченно сказала Мария Кирилловна.

— А если поговорить с секретарем райкома? — предложила я. У меня не выходил из памяти взгляд Харитона.

— Говорили. Не мы — люди. Харитон открыто грозился. Вызывали его не раз, беседовали с ним. Куда только не вызывали! Все равно браконьерствует, — с досадой ответила Мария Кирилловна.

— Председатель колхоза говорит, что он только грозится. Так оно и есть! — сказал Пинегин. — Такие, что много бахвалятся, никогда не сделают. Поразительное дело! Харитон совершенно убежден, будто имеет моральное право «промышлять в тайге»… Было раз, он бросился на меня с топором: «Тебе казенного жалко, больше всех надо?» Хорошо, что двустволка с собой была. Так он поневоле сдался: лес сгрузил и топор отдал. А меня по этому поводу затаскали в милицию.

— Вас?!

— Именно меня! Пусть он вор, браконьер, но не угрожай оружием, составь акт, агитируй, убеждай…

— Самое время убеждать, когда он топором замахивается! — фыркнула я.

— Говорят, это дела не касается. Вот когда убьет лесника — тогда будет отвечать он.

— Весь район смотрит, чем дело у нас кончится, — задумчиво заговорила Мария Кирилловна, — супруги Пинегины смирятся или браконьер Чугунов. Пока все штрафами отделывается да душеспасительными беседами. А пример для колхозников? Они же видят, что всякие лесные да речные воры лучше их живут, доходов у них побольше, чем у честных колхозников. Уже актов на этого Харитона — целая стопа. Нигде не работает. Властей, говорит, над собой не могу переносить: душа не терпит. Что же его, браконьера, председателем колхоза ставить? Да и над тем, ох, сколько имеется начальства! Живут они, Харитон и Виринея Егоровна, как лесные бобры. От всех скрылись за семью запорами!

Девушка хорошая его полюбила здесь. Чудесная девушка. Лиза Олесова. Комсомолка, агротехником в колхозе работает. Харитону тоже она по душе пришлась. Собирались жениться, он даже в колхоз заявление подал, но… забрал назад. И свадьба расстроилась.

— Почему?

— Мать отговорила. Да и он сам понял, что при такой жене с прежней жизнью кончать придется. Даже и думать нечего! А меняться он не хочет. Еще до загса и поругались. Разные люди!!! Для Лизы и лучше, что они разошлись. Ну, а Харитон… плохо кончит!

5. ХАРИТОН СВОДИТ СЧЕТЫ

Жара стояла невыносимая, будто мы находились не на Севере, а где-нибудь под Батуми. Но белые ночи холодны. Так же светит солнце, а холодно. Почти все члены экспедиции разошлись по тайге небольшими группами. Плот наш готов. Ефрем Георгиевич сам его сделал. Отличный плот, большой, устойчивый.

Утром я проснулась с мыслью: завтра мы отправимся на плоту по Ыйдыге — Мария Кирилловна, я, Кузя и рабочие — Стрельцов и Ярышкин.

Все этого Ярышкина звали «расстрига», и я сначала думала, что это его фамилия. Но оказалось, что он бывший поп, только перестал верить в бога и «расстригся». Он работает в лесхозе лесорубом, но сам попросился в экспедицию. Каких только людей не встретишь!

Очень просился с нами в экспедицию Даня. Отец ему разрешил, но Мария Кирилловна категорически воспротивилась. Хотя мальчик крепок и вынослив, но ведь единственный сын, а путешествие по бурливой порожистой Ыйдыге опасно.

Михаил Герасимович целые дни носился в вертолете над тайгой, самолично сверяя аэроснимки с данными таксаторов. В этот день я летела с ним, помогая уточнять план.

Тайга, когда смотришь на нее сверху, еще прекраснее. Был ветреный день, и по лесному океану ходили гигантские волны, отливающие голубовато-зеленым, серо-зеленым, черно-зеленым, золотисто-зеленым, лиловым и фиолетовым. Словно растаяла радуга, пролилась сверкающим дождем и окрасила тайгу во все свои цвета. Что же здесь будет осенью? Дух захватило от такой красоты, величавой и торжественной. Ыйдыга настолько прозрачна, что даже с вертолета отчетливо видны камни на дне. А глубокое небо чистейшей бирюзы, и по небу, словно корабли с белыми парусами, плывут облака. До чего хорошо!!!