Многие одновременно с учебой трудились, чтобы помочь родным. А вскоре наступил момент, когда почти каждому из них пришлось, подобно мне, быть в семье "за взрослого" и выполнять самые тяжелые работы.

В 1914 г. разразилась первая мировая война. Каждый день людей отправляли на фронт. В селе не осталось взрослых мужчин. Некому и нечем было обрабатывать землю, нечего было есть. Царское правительство забирало для армии хлеб, скот, лошадей. Чем дольше длилась война, тем тяжелее становилась жизнь народа. Затеяв эту чуждую интересам масс войну, царское правительство оказалось и неспособным вести ее. Армия под бездарным руководством терпела поражения на фронте, несла бесчисленные напрасные потери и в конце концов начала разваливаться. А в тылу рабочие и трудовое крестьянство остались без хлеба.

Все чаще вспыхивали забастовки, голодные бунты. Обстановка в стране и на фронте накалялась. Конечно, я не понимал тогда в полной мере смысла происходивших событий. А те, кто мог их объяснить, например некоторые из учителей, предпочитали не делать этого, не втягивать нас, учащихся, в "опасные разговоры".

Поэтому весть о Февральской революции была для нас, как и для большинства взрослых, неожиданной. Первыми в нашей семье узнали о ней невестка Оксана, жена брата Григория, ушедшего на фронт, и моя старшая сестра Татьяна, муж которой погиб на фронте. Они успели побывать на сходке и, вбежав в дом, в один голос, захлебываясь от возбуждения, крикнули:

- Революция у нас, царя Николая свергли!..

Нам с матерью это показалось настолько невероятным, что мы сначала не поверили. Но тут прибежали соседи и все подтвердили. Радости не было конца. Повсюду в селе собирались группы людей, возбужденно обсуждали необыкновенную новость, радуясь ей и поздравляя друг друга, как с большим праздником. Теперь-то, надеялся каждый, прекратится, наконец, война, и простой люд обретет свободу.

Шло время, а ожидания не сбывались. Все оставалось по-прежнему.

Февральская революция не облегчила положения ни на фронте, ни в тылу. Повсюду царил развал, а власти кричали о "войне до победного конца". Им вторили ездившие тогда по городам и селам эсеры, меньшевики, кадеты. Приезжали они и к нам, устраивая митинги и собрания под псевдопатриотическими лозунгами.

Но звучали и другие голоса. На одной из сходок, часто проводившихся тогда на сельской площади, я, стоя в толпе крестьян, услышал выступления трех большевиков - нашего односельчанина Д. Я. Воробьева и двух приезжих рабочих. Они требовали прекращения войны, передачи заводов и фабрик рабочим, а земли крестьянам без выкупа. Их выступления произвели столь сильное впечатление на большинство участников митинга, что они не пожелали и слушать эсеров и меньшевиков.

В те бурные дни начались и первые схватки с помещиками. Крестьяне пытались захватить пустующие земли, но делали это пока в одиночку и безуспешно. Даже мы, юнцы, участвовали в таких набегах, но возвращались, как говорят, не солоно хлебавши да еще побитые плетьми помещичьей охраны. Так мы на своей спине почувствовали, что власть осталась за богатеями.

Но повсюду, где трудились люди, - на полях, заводах и фабриках, на железных дорогах - чувствовалось нарастание грозы. Приближалась Октябрьская революция.

Вместе с тем продолжались повседневные будничные заботы. Гришинской волости давали ежегодно две стипендии в сельскохозяйственное училище, позднее преобразованное в сельхозинститут. Оно находилось на ст. Яма нашего Бахмутского уезда. И вот одну из этих стипендий предоставили мне, поскольку я окончил с отличием министерское училище. Осенью 1917 г. я сдал вступительные экзамены и стал студентом. Здесь же тогда учился будущий выдающийся украинский поэт В. Сосюра и-на старших курсах - мои односельчане Иван Зверев и Кузьма Слипенко, тоже стипендиаты. С последним из них я встретился в 1969 г. в Москве, и было радостно и грустно вместе спустя полвека вспомнить детские и юношеские годы, когда мы готовились стать агрономами.

Одновременно с учебой мы выполняли различные полевые работы. В этом и заключалась особенность жизни стипендиатов, отличавшая нас от "своекоштников", т. е. тех, кто учился на свои средства. Мы даже в каникулы обязаны были работать в поле или на скотном дворе имения, принадлежавшего училищу, а после окончания учебы нам предстояло несколько лет "отрабатывать" стипендию.

Едва начались занятия, как до нас докатилась весть об Октябрьской революции, и в училище прошла волна бурных студенческих собраний и митингов, душой которых стали Сосюра и старшекурсник Каменев. Они вошли и в состав ревкома, избранного на одном из митингов. В тот день занятия были прерваны, и все пришли в большой актовый зал. Выступал В. Сосюра. Под бурные восторженные возгласы собравшихся он сообщил, что в Питере произошла социалистическая революция, власть перешла в руки рабочих и крестьян.

Чтобы представить атмосферу, в которой проходил митинг, и боевое настроение его участников, отмечу, что тут же было принято решение подвергнуть аресту директора училища Фиалковского. Не знаю, было ли оно осуществлено и как в дальнейшем сложилась судьба этого человека. Но хорошо помню, что в училище многое переменилось. Словно буря захлестнула всю его жизнь. Кончилось тем, что нас всех распустили зимой, в самый разгар учебы, на каникулы. Вскоре занятия возобновились, хотя и с перерывами, во время которых мы снова разъезжались по домам.

А вокруг продолжали бурно развиваться события. Крестьяне громили и жгли крупные имения. Повсеместно рождались Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, ревкомы. Помещиков и капиталистов арестовывали, накладывали на них контрибуции, отбирали и делили между крестьянами землю.

В первый свой приезд домой я узнал, что и в нашем селе создан ревком, в состав которого вошли большевики Д. Я. Воробьев, Ф. Тищенко, Кандыба и другие. А в январе или феврале 1918 г., когда мне вновь удалось побывать дома, оказалось, что в Гришине и в соседних селах Сергеевке, Ново-Экономическом и Гродовке разместилась прибывшая с фронта 3-я кавалерийская дивизия. Большевики нашего села и ст. Гришине немедленно связались с полковыми комитетами и совместно развернули в эскадронах и батареях революционную агитацию.

Солдаты единодушно откликнулись на призыв покончить с войной, потребовали демобилизации. Часть офицеров воспротивилась этому. Но когда они собрались у крупного гришинского торговца Козодоева, чтобы тайно наметить план срыва требований солдат, последние по распоряжению солдатского комитета окружили козодоевский дом и арестовали наиболее реакционно настроенных офицеров. Вслед за тем дивизия прекратила свое существование. Часть оружия была брошена, остальное увезли с собой солдаты, многие из которых влились в Красную гвардию, чтобы защищать революцию.

Немало лошадей было роздано беднейшим крестьянам. Моей матери солдаты тоже подарили коня, и это было для нас большой радостью, как бы символом наступающих лучших времен.

А в это время надвинулась гроза с запада. На Украину хлынули немецкие войска. Они сбивали еще слабые красногвардейские отряды и шли все дальше на восток и на юг, грабили и убивали всех, кто им сопротивлялся. В Германию потянулись эшелоны с награбленным зерном, скотом, со всем, что приглянулось захватчикам. За немцами двигались гайдамаки и петлюровцы, восстанавливавшие власть помещиков и капиталистов. Смутное время было на Украине.

Когда по окончании первого курса я приехал на каникулы к матери, оказалось, что немцы и у нас забрали все подчистую. Семье надо было как-то жить, и я принялся за работу. Уходил в поле до рассвета, возвращался затемно. Трудиться я привык с детства, но никогда еще работа не была так тяжела, как в тот год, когда на Украине хозяйничали немецкие захватчики и контрреволюционные банды. Лошадей у крестьян осталось мало, и они их одалживали друг другу. Поля подверглись как бы нашествию сорняков, и прополка изнуряла. До изнеможения доводила и молотьба катком.