Так получилось, у меня нет семьи, и иногда я чувствую себя одиноким волком. Он не воет и не старается привлекать к себе излишнего внимания и, редко забредая на чужую территорию, скитается в поисках такой же одинокой подруги. У нас в стране волк - спокойное, за-стенчивое и относительно неагрессивное животное, во всяком случае по отношению к человеку он не злее собаки. Опасны для волка здесь только люди.

В себе я вижу оптимиста-скептика и не знаю, принимать или нет царящее в мире зло как неизбежность или необходимость. Если и есть у меня жизненная установка, то одна-единственная: вопреки всему, надо дарить людям добро и не отвергать мораль с ее ценностями, идя от жизни, создавая новые ценности и новую мораль. Но вся подлость наша в том, что человек способен творить зло и без всякого "навара" для себя, часто даже в ущерб самому себе, почитая садизм способом развлечения. Он может называть себя христианином, а в душе быть отпетым инквизитором, одной рукой вытаскивать себя из болота, а другой заталкивать обратно.

Окружающий мир для меня не плох и не хорош сам по себе, а интересен; в нем можно найти все, как и в каждом из нас. Никому не делаю зла, и, если во мне живет что-то доброе, этому обязан я не политикам, а самому себе. Благодаря выработанному мною иммунитету к всевозможной политической белиберде, предпочитаю ей классическую музыку или бейсбол. К политике стараюсь относиться иронично и снисходительно, дабы стать неуязвимым к ее ударам и притязаниям. А когда жизнь бесцеремонно обходится со мной, напоминаю себе о бренности всего живого и забываю об этом в момент истинного наслаждения. Разве не приятно распоряжаться своим временем по собственному желанию?

Я часто связываю наше представление о самих себе с представлениями людей о Земле на заре цивилизации, когда они жаждали быть единственными существами, заслуживающими неусыпного внимания Создателя. Вскоре, однако, Земля перестала служить для них всем миром, превратилась лишь в одну из планет системы второстепенной звезды на окраине такой же второстепенной Галактики. С одной стороны, мы почувствовали себя не актерами, разыгрывающими под водительством Всевышнего благородную драму, а беспомощными персонажами жалкого фарса, в котором жертвами нашей же глупости или жестокости становятся миллионы собратьев. С другой, - увидев из космоса плывущую в безмолвии Голубую планету, стали ощущать себя более тесным содружеством путешественников на одном корабле, под одним солнцем среди вечного холода. Будь иначе, астронавты Армстронг и Олдрин не оставили бы на Луне, у кромки кратера, памятные медали с изображением Гагарина, Комарова, Гриссома, Уайта, Чаффи и металлическую плашку с надписью: "Здесь люди с планеты Земля впервые ступили на Луну. Июль 1969 года от Рождества Христова. Мы пришли с миром от имени всего человечества".

Думая об этом, я чувствую себя гражданином планеты, во мне оживают одновременно Фауст, Гамлет и все братья Карамазовы...

От писателя Гете требовал почти невозможного - знать себя и свой век. "Все, что у меня, - мое! - говорил он. - А взял ли я это из книг или из жизни, безразлично. Вопрос лишь в том, хорошо ли у меня получилось".

В жизни своей, как и все, я страдал и радовался, повидал мир и вернулся к самому себе, чтобы в собственном сердце обнаружить мудрость и умиротворение. Сокровенные мои желания часто остаются неисполненными, и, стараясь облегчить терзающие меня сомнения, я иногда становлюсь безразличным ко всему на свете, хочу уйти куда-нибудь, где меня бы никто не нашел. Там, в тиши полного уединения, не взывая к Богу всуе, я буду плакать не из сострадания к себе или другим, а от радости того, что понимаю Иисуса Христа, не испытывая при этом желания стать проповедником. Сидя в кресле, ни в ком не нуждаясь и не прося ни у кого сочувствия или симпатии, буду наблюдать природу, сохранять безразличие или удивляться происходящему, восхищаться людьми или презирать все и вся. В конечном итоге, что есть самое важное? Наверное, то, у чего нет названия. Оно еще не выдумано, ибо для этого не существует нужных слов.

Есть люди, для которых слово дороже женского поцелуя, - я не из них. Здесь и таится для меня заповедность истины: в вечной женственности, все остальное - лишь ее символы...

Небольшая комнатка в квартире на восемнадцатом этаже с видом на неугомонный Бродвей, зеленые холмы Нью-Джерси и непонятно какого цвета речную гладь Гудзона, обычно покрытую пеленой тумана. Там было мое личное "бюро расследований", где я разгадывал ребусы жизни и никак не мог отделаться от ощущения связи моей с живущими в этой стране людьми. Я старался понять этих людей, мне всегда было интересно общаться с ними, и хотелось думать, что работаю я не против них, а вместе с ними, ради того, чтобы наши страны относились с меньшей предвзятостью друг к другу и избегали столкновения между собой.

Однако пора заканчивать "автопортрет" моего коллеги. Пришло время рассказать о событиях, свидетелем которых пришлось стать мне самому, наблюдая за ними с самой ближней дистанции, разбираясь в сути их нередко с помощью моих американских друзей. В рассказе своем я постараюсь придерживаться совета одного из них, Генри Торо: "Не стоит ехать вокруг света ради то-го, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре. Но пока вы не умеете ничего иного, делайте хотя бы это, и вы, вероятно, отыщите наконец "Симмсову дыру", через которую можно проникнуть внутрь себя".

II

Президентский цейтнот

Версия пятая

В ТЕНЕТАХ АППАРАТА

Только обладающий человеколюбием может любить людей и не-навидеть людей. Тот, кто искренне стремится к человеколюбию, не со- вершит зла. Благородный правитель должен следовать человеколюбию, даже будучи крайне за- нятым и терпя неудачи. Такие люди есть, только я их не видел.

Конфуций

Интрига первая

Жизнь бюрократов по-своему интересна, и сотрудники аппарата Белого дома в этом отношении не исключение. У них свой Сфинкс, он тоже задает вопросы, и, если не услышит правильного ответа, человеку несдобровать. Только сидит Сфинкс не на скале у дороги, а в Овальном кабинете за массивным столом с инструкциями.

В особняке на Пенсильвания-авеню, как во дворе монарха, решения готовятся многими, а принимаются лишь носителем указующего перста. Высокопоставленного сотрудника аппарата оценивают прежде всего по степени приближенности к президенту, один из верных признаков которой - стоит он или идет рядом, когда Хозяин пребывает в хорошем настроении. Все стремятся хоть как-то попасть в кортеж сопровождения по обе стороны от первого лица идти вслед не принято, можно нечаянно наступить на каблук. Составляя такой кортеж, надо следовать командам, улавливаемым сверхчувственным восприятием, и, Боже упаси, дать промашку, когда президент не в духе - в такие моменты уверенно рядом с ним чувствуют себя лишь сотрудники секретной службы, блестяще знающие свои обязанности.

Для выживания в Белом доме нужно быть аппаратчиком до мозга костей. Не возбраняется считать себя свободным и независимым за пределами учреждения, в рабочее же время делать все следует согласно заветам кардинала Ришелье для придворных Людовика XIII: "...воздерживаться от многоглаголения и как можно внимательнее слушать, отнюдь не дозволяя себе принимать рассеянного или меланхолического вида; напротив того, выказывать живейшее сочувствие к предмету, о котором идет речь, но проявлять это сочувствие более вниманием и молчанием, чем словами и жестами одобрения..."

В Белом доме царит атмосфера святого храма, двери его для простых мирян наглухо закрыты, заявления президента считаются истиной в последней инстанции, сам он - непогрешимым. Удачный день преуспевающего помощника это когда удается получить от босса хоть какой-то знак одобрения. Обычно их перепадает немного, приходится бродить среди "мин", прощупывая его настроение окольными путями, чтобы не нарваться на взрыв недовольства. Судьба помощника зависит от способности лавировать и моментально реагировать на сигналы, излучаемые президентом, вовремя предстать перед ним или, наоборот, не маячить перед глазами.