И наконец, блудом в соборном послании очевидно называется не просто нарушение седьмой заповеди, но и всевозможные грехи плоти, включая кровосмешение, столь распространенное в античном мире. Против такой нравственной строгости апостол не мог возражать. Он сам был непримирим к распущенности и нарушению чистоты.

Итак, Ноевы заповеди были для Павла вполне приемлемыми. Что же в установке собора могло его смущать? Очевидно сам принцип национальных церквей. Кроме того, апостол уже тогда едва ли разделял взгляд Иакова Праведного на обрезание и Закон. Он смотрел на ритуальные традиции как на отжившие - даже для евреев. В крайнем случае он мог допускать их, но и то лишь как дань национальному прошлому, не более[18].

В иерусалимской встрече лично для самого Павла важнее всего оказалось то, что "столпы" открыто и перед всеми признали его право благовествовать народам. "Подать руку общения" - означало в древности заключить договор; тем самым статус Тарсянина и Варнавы был утвержден и одобрен, роли распределены. Иаков оставался главой иерусалимских христиан, Кифа и сын Зеведеев продолжали свою проповедь среди иудеев, а Павел с Варнавой направлялись обращать язычников.

"Апостол народов"

В Сирию посланцы вернулись с чувством глубокого облегчения. То, что ортодоксы вынуждены были отступить, было настоящей большой победой. Она стала поворотным пунктом в истории молодого христианства: Господь указывал ему новые пути, о которых иные не подозревали, а иные их даже страшились.

Пророки еврейской общины Иуда Варсава и Сильван подкрепили своим авторитетом изложенное в послании и напомнили о помощи бедным. Они молились и проповедовали среди антиохийцев, а затем отбыли на родину. Можно было надеяться, что все споры утихнут.

Вскоре Сильван вторично посетил Антиохию: по-видимому, он почувствовал большое расположение к Павлу[19]. Пророк пришел вместе с апостолом Петром, начинавшим новый обход иудейских общин. Братская атмосфера Антиохийской церкви покорила Кифу. Рыбак вошел в ее жизнь со свойственной ему открытостью, а когда верные собирались для трапезы и Вечери Господней, он садился с ними за стол, не спрашивая, кто еврей, а кто грек. Однако неожиданно мир снова был нарушен.

Ортодоксы в Иерусалиме настояли на том, чтобы Иаков послал нескольких людей проверить, насколько строго проводится принцип двух церквей. Каково же было их смущение, когда они увидели, что сам Петр ест "нечистую" пищу вместе со всеми, забыв о долге правоверного иудея. Их косые взгляды и ропот в свою очередь смутили апостола. Опасаясь дальнейшего соблазна, он вообще перестал приходить на общие трапезы. Такую же тактику избрал и Варнава.

Павел был возмущен: нельзя допустить, чтобы обветшалые перегородки разделяли тех, кто един во Христе. За Его Трапезой все различия должны быть забыты! Тарсянин и не пытался совместить это убеждение с установками собор, ведь он надеялся, что Господь скоро вновь явится в мир и все недоумения отпадут сами собой. Но он боялся, что до тех пор поступок ап. Петра и Варнавы сведет на нет то ценное, что было достигнуто в Иерусалиме: крещеные эллины могут подумать, что Кифа и Иосиф молчаливо признали необходимость для них канонов Торы...

"Когда я увидел, - вспоминает св. Павел, - что они не прямо поступают по истине Евангелия, я сказал Кифе в присутствии всех:

- Если ты, будучи иудеем, живешь не как иудей, а как иноплеменник, зачем же ты заставляешь иудействовать иноплеменников?"

Он намекал, что до прибытия людей от Иакова Петр вел себя иначе. Неизвестно, как отозвался на эти слова Кифа: оказавшийся между двух огней. Скорее всего, в душе он был согласен с Тарсянином, но промолчал, не желая задевать братьев из Иерусалима.

Горячность Павла не помогла разрядить обстановку и сгладить возникшую неловкость. Стало очевидно, что собор оставил многие вопросы открытыми. Павла все это тяготило; его неудержимо потянуло туда, где он смог бы начать все заново, не оглядываясь на старозаветных церковников.

Он предложил Варнаве вторично посетить общины, основанные ими в южной Галатии. Иосиф, также огорченный происшедшим, рад был покинуть Антиохию.

Начали собираться в дорогу. Иосиф выразил желание снова взять с собой Иоанна Марка, который вместе с Петром и Сильваном недавно пришел в Антиохию. Павел наотрез отказался: он помнил, как молодой левит бросил их в самом начале путешествия. Он считал, что на Марка больше нельзя полагаться. Но теперь Варнава предпочел Павлу брата и заявил, что в таком случае они с Марком отплывают на Кипр. Едва ли им руководила простая обида - видимо, Иосиф, миролюбивый по натуре, боялся, что, оставшись с Павлом, он обречен участвовать в распрях и попадать в трудные положения.

Так разошлись дороги двух замечательных людей. С тех пор Варнава исчезает из нашего поля зрения. Он продолжал трудиться для Евангелия; с годами ссора была забыта, и апостол с большой теплотой отзывался об Иосифе и Марке. Но ход событий уже нельзя было изменить. Тарсянин становился главной фигурой в языческой миссии.

От случившегося пострадали оба. Впрочем, Павла в какой-то мере утешило то, что отправиться с ним выразил готовность Сильван. Это была неожиданная удача. Как пророк Иерусалимской церкви он мог рассеять подозрения ортодоксов, а кроме того, Сильван, подобно Павлу, имел римское гражданство, а это было немалым преимуществом в чужих странах.

Апостол Петр остался в Антиохии. Он пробыл там некоторое время, а потом решил последовать примеру Павла. В сопровождении жены и Иоанна Зеведеева он посетил ряд иудео-христианских общин за пределами Сирии и позднее, вероятно, побывал даже в Греции. На Кипре он отыскал Марка, который стал служить апостолу в качестве переводчика: греческий язык Петр знал плохо[20].

Несмотря на колебания в Антиохии, Бар-Иона не изменил взглядам, высказанным им на соборе. Христианам-законникам так и не удалось склонить его на свою сторону. А сблизившись незадолго до смерти с Силой, апостол проникся идеями Тарсянина. Это видно хотя бы из Посланий, написанных от имени св. Петра[21].