Закон был дан Богом, и только Бог может изменять и тем более отменять его. Но в таком случае именно Мессия, Сын Небесного Отца, имеет эту власть ("А Я говорю вам..."). Само же дело дальнейшего конкретного переосмысления Ветхого Завета в свете Нового Христос предоставил ученикам, которым обещал содействие Святого Духа.

На иерусалимском собрании 49 года со всей очевидностью и была явлена эта небесная помощь.

Произошло почти чудо, когда слово взял Симон бар-Иона, чья приверженность традиции ни у кого не вызывала сомнений[10]. Наверняка ожидали, что первый среди апостолов примет сторону ортодоксов, но вместо этого Петр высказался в пользу свободной практики антиохийцев. Он напомнил, как крестил в Кесарии необрезанных и Дух Божий почил на них в его, Петра, присутствии. Это доказывало, что воля Господня - принимать в Церковь даже тех, кто не соблюдает иудейских обрядов. Согласие с Кифой выразил и апостол Иоанн.

Вслед за ними Павел повторил - уже для всех собравшихся - свой рассказ о миссии, и старейшины невольно умолкли, слушая его...

x x x

Среди историков бытует мнение, что на этом собор и завершился. Полагают, что Лука присоединил к его описанию отчет о другой встрече старейшин в Иерусалиме[11]. Но эта гипотеза сомнительна, поскольку игнорирует одну важную практическую проблему, которая несомненно должна была быть поднята: если иноплеменников можно крестить, не требуя от них обрезания и подзаконной жизни, то как в этом случае они смогут общаться со своими собратьями-евреями? Ведь каноны, которые регламентировали каждый шаг иудея, были даны именно для того, чтобы обособить верных от окружающего мира. Например, употреблять мясо, не выпустив из него кровь, было для иудеев столь же нечестиво, как для христиан последующих поколений есть скоромное в Великую Пятницу.

В конце концов св. Иаков предложил компромиссный вариант: еврейские христиане останутся при отеческих устоях, а прочих ограничат минимальными правилами.

- Полагаю, - сказал, поднявшись, Иаков, - не затруднять обращающихся к Богу из язычников, но написать им, чтобы воздерживались от оскверненного идолами, от блуда, от удавленины и от крови.

Это был в сущности вполне традиционный выход из положения. Подобные упрощенные заповеди назывались Ноевыми, и издавна считалось, что, соблюдая их, уверовавший иноплеменник может быть спасен[12].

Таким образом, Брат Господень, а с ним весь собор положили начало первой национальной церкви, в данном случае - израильской. Этот шаг заключал в себе как большие перспективы, так и немалый риск. Плодотворным было то, что Церковь в принципе оказалась готовой учитывать религиозные и культурные особенности просвещаемых ею народов; но одновременно здесь крылась и угроза самозамыкания общин. Правда, пока существовала империя, эта опасность была невелика: в пределах державы все народы сплачивала единая греко-римская культура. Однако позднее угроза возросла. Большинство церковных расколов, порой принимавших обличие ересей, выражало центробежные тенденции поместных церквей.

Вероятно, апостолы предчувствовали такую возможность разделений и предложили узаконить обычай, который бы стал залогом церковного единства. "Узнав о благодати, данной мне, - вспоминал потом ап. Павел, - Иаков и Кифа и Иоанн, которые были почитаемы столпами, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им - к обрезанным; только, чтобы мы помнили бедных: это именно я и постарался исполнить"[13]. Попечение о нуждах церкви-матери, особенно о ее членах, избравших добровольную нищету, стало тем актом, который закреплял связь между ней и новыми общинами.

Было составлено послание, которое Павлу и Варнаве поручили отвезти в Антиохию. Деяния приводят его полностью.

"Апостолы и пресвитеры братья - находящимся в Антиохии и Сирии и Киликии братьям из язычников - радоваться. Так как мы услышали, что некоторые из наших смутили вас своими словами и растревожили ваши души, говоря, что должно обрезываться и соблюдать закон, чего мы им не поручали, угодно было нам с общего согласия, избрав мужей, послать вам (письмо) с возлюбленными нашими Варнавой и Павлом, людьми, предавшими души за имя Господа нашего Иисуса Христа. Итак мы послали Иуду и Силу, которые объявят вам то же самое на словах. Ибо угодно было Духу Святому и нам не возлагать на вас никакого лишнего бремени, кроме этого необходимого: воздерживаться от идоложертвенного, и крови, и удавленины, и блуда. Храня себя от этого, вы поступите хорошо. Будьте здоровы"[14].

Иуда и Сила, носивший второе имя Сильван, были пророками Иерусалимской церкви. Их приезд в Антиохию должен был подтвердить соборное решение, а если нужно - разъяснить его.

Обязанности христиан-евреев в послании не уточнялись; они и без того был ясны, ибо, как сказал Иаков, "Моисей, читаемый в синагогах каждую субботу от древних поколений, имеет своих проповедников во всех городах"[15].

x x x

Остается при этом загадкой: почему св. Павел нигде прямо не ссылается на послание, которое он сам же должен был отвезти в Антиохию? Не расценил ли он его, как слишком большую уступку ортодоксам?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, коснемся смысла самих запретов, перечисленных в послании.

Идоложертвенной называли ту пищу, которая была частью культовой трапезы в честь богов. Жертва издревле понималась как знак единения с высшими силами. Так понимали ее в Ветхом Завете, так понимал ее и апостол. "Смотрите на Израиля по плоти, - писал он христианам-эллинам, - те, которые едят от жертвенника, не общники ли они жертвенника? Что я имею в виду? То ли, что идоложертвенное есть ничто или что идол - ничто? Нет, но, что они приносимое ими в жертву приносят демонам, а не Богу. Но я не хочу, чтобы вы становились общниками демонов"[16]. Следовательно, св. Павел признавал законность первого требования собора; он потом лишь предостерегал от ненужной щепетильности христиан, которые даже на рынке старались узнать: не от языческого ли алтаря покупаемое мясо.

О запрете на кровь и удавленину апостол не писал, но этот обычай был очень древним; кровь означала жизнь, а жизнь принадлежит только Богу. В общинах Павла правило не употреблять кровь, вероятно, соблюдалось. Во всяком случае оно удерживалось в церквах вплоть до III века[17]. Его отмирание было связано с тем, что древневосточный взгляд на кровь как носитель жизни постепенно исчез.