Прокурор Буларгин сумел пристроиться в Москве, но ненадолго: умер. Второй секретарь Коваль умер.

Журналист прошел круги ада, раньше приготовленного для него времени вырвался из лагерей, получил три образования, издал три десятка книг.

Жертвы терпеливее палачей.

Журналиста продержали в камере предварительного заключения около месяца. Спустя годы он узнает, что ему досталась лучшая доля. Камера была довольно просторная (два метра на два метра), с деревянным настилом. В других камерах лежали на бетонном полу. Его было предписано держать в одиночестве, но однажды в КПЗ что-то перепутали и на ночь втолкнули в камеру квартирного вора.

Так журналист узнал, что такое игра в футбол катышками из хлебной мякоти, а по лагерям и пересылкам республики Мудрых пополз слух о необычном заключенном.

Утром ошибка была обнаружена, квартирного вора немедленно перевели. Расставались дружески, журналист вспоминал о нем с симпатией и с первым пониманием тюремного товарищества.

Предвариловка полные сутки была наполнена звуками. Лязг дверей и кормушек, шарканье гражданских ног, грохот кирзы, крики и угрозы. По ночам надзиратели насиловали задержанных женщин.

С первого часа журналист объявил голодовку. В его тренированном теле спортсмена жила редкая сила и выносливость. Тем временем заместитель редактора молодежной газеты Иванов доедал редактора Пономаренко. Позже Максимов обнаружит в своем деле анонимку, явно надиктованную Ивановым. Впрочем, его это мало удивит. Он и раньше знал, как Иванов прокладывал себе дорогу к постам.

Спустя годы Иванов всплывет помощником местного генсека в соседней республике, будет много лет ему прислуживать, будет душить все живое, почует что-то исходящее из будущего, раньше обычного сбежит с сытого поста на крохотный местный журнал, а когда грянет гром над бывшим местным генсеком, и не почешется выразить ему, Кормильцу и Самому Мудрому Здесь свое сочувствие. Потом бросит и журнальчик, где еще помнили, откуда он явился, и лихо пристроится собственным корреспондентом в "Литературную газету" и станет клеймить тех, кто его десятилетие подкармливал.

Мелкие негодяи дальновиднее больших палачей.

Шофера Будыльцева посадили подрабатывающая проституцией жена и ее хахаль - сержант отделения милиции Каримов. Три года за угрозу убийства и побитые на кухне чашки. Ему присвоят статью 116 по местному уголовному кодексу, эту статью в обиходе еще называли семейной драмой. И откуда в горах Памира взялась едва не чеховская фраза? Эта статья входит в раздел борьбы с феодальнобайскими пережитками и пережитками местных обычаев. И хотя Будыльцев был явно не местный, тем не менее с ним решили бороться как с феодалом.

Механик Сидорин получит восемь лет за то, что его подчиненный по пьянке залез в трансформаторную будку. Журналист встретит в лагере множество людей, осужденных за нарушение паспортного режима, случайные дорожно-транспортные происшествия, не повлекшие ни жертв, ни ранений, людей, осужденных по заявлениям своих уличных приятельниц - три года за попытку к изнасилованию. И это при отсутствии иных доказательств и свидетельств.

В пересыльной тюрьме, когда его повезут добавлять срок, Максимов узнает, что в женской камере держат студентку техникума, решившую поехать на каникулы по студенческому билету своей подружки: скидка 50 процентов со стоимости билета, а у самой студенческого билета не было. 16 рублей тем самым решила похитить у республики Мудрых юная девица, и ее грязно и решительно растоптали. И не стать ей уже ни невестой, ни матерью. Это был перелом 60-х и 70-х годов, когда по всей стране набирала силу брежневская казарменная система. Хрущевская оттепель напугала партийную мафию. Но и режим личной власти Центра сталинского образца не устраивал подросших генсеков. 37-й и им казался страшным сном, тогда и их головы летели. Местные фюреры рассудили достаточно здраво: чтобы сохранить власть над народом, надо поделиться властью над конкретными людьми. Миллионы людей пошли по тюрьмам. Анонимка - срок. Заявление - срок. Непослушание по службе - срок.

Великие стройки коммунизма требовали рабов. Рабов давала армия - восточный участок БАМа строили рабы в форме советских солдат. Рабов давала тотальная проку - рорско-судебная система: камеры, тюрьмы, суды, пересылки, лагеря были переполнены. Система брежневского ГУЛАГа выбирала работников: шли заявки на водителей грузовиков, механиков, электриков, плотников, каменщиков. Им давали сроки не глядя.

На второй день шофер Будыльцев познакомился в лагере с журналистом, который уже обжился в зоне, знал, кто приходит с очередным этапом. Через неделю и шофер Будыльцев успокоился, но как только в зоне раздавался крик почтальона, темнел лицом, дергался и как-то боком шел к толпе, окружающей почтальона. Писем ему не было ни от кого, а он ждал письма от жены, вдруг одумается, стерва. В зоне над Будыльцевым посмеивались.

Через месяц ему дали ЗИЛ. В рабочей зоне стоял кирпичный завод, и Будыльцев возил разные грузы. Подобно многим, Будыльцев начал считать дни, оставшиеся до половины срока, когда можно ожидать условно-досрочное освобождение "при хорошем поведении". Но однажды за двадцать метров до ворот, ведущих из рабочей зоны на волю, его ЗИЛ вдруг резко газанул, с размаху врезался в металлические ворота, сбил их и вырвался наружу. Вслед запоздало били карабины с вышек.

Будыльцев яростно мчал домой, в небольшой рабочий поселок, куда он четыре года назад приехал по комсомольской путевке, где получил квартиру в дощатом домишке вместе с женой-штукатуром. Он мчал с намерением убить жену, а когда приехал и застал ее дома, хотел помириться и все простить. Милиция ворвалась в квартиру через час после приезда Будыльцева, когда шофер Будыльцев вроде помирился с женой. Его скрутили, связали руки проволокой и увезли. Жена написала заявление, что Будыльцев хотел зарубить ее топором. Соседка кусала локти. Это она написала Будыльцеву в зону письмо с сообщением о новых шашнях его жены и тайком отправила через знакомого надзирателя. Расчет был бесхитростный. Квартира у Будыльцевых была просторнее, и освободись она, можно было рассчитывать на переезд. Знакомый прораб обещал помочь.

Будыльцеву дали дополнительно три года и отправили в колонию строгого режима. Шесть лет без малого на строгаче - это конец жизни. Еще через полгода Будыльцев бросился в запретную зону и был расстрелян с вышки.

Десять дней поощрительного отпуска для меткого часового - вот весь результат жизни шофера Будыльцева.

Квартирный вор Варшавский, двадцати двух лет, вородиночка, и в зоне держался тихо. Не спорил, лишних слов не говорил. Походив десяток смен на выгрузку кирпича из круговой печи, сумел аккуратно пристроить себя на непыльную работенку. Наверное, только с журналистом он был немного откровенным, рассказывал ему о своих воровских делах, о том, как в его квартире хранилась балетка-чемоданчик, доверху наполненная 50-рублевыми деньгами.

Срок Варшавский получил небольшой - полтора года. И когда прошло более половины срока, журналист поинтересовался, почему бы ему, Варшавскому, не подать на условно-досрочное освобождение. Незачем, ответил Варшавский. И объяснил, что лучше тихо-спокойно дождаться конца срока, чтобы выйти подчистую, а не с условнодосрочным освобождением, поскольку: 1) в этом случае за ним будут присматривать, 2) если заловят раньше окончания условного срока, добавят срезанное к новому сроку, 3) если заловят и позже, все равно в приговор это досрочное освобождение войдет как отягчающее обстоятельство. Варшавскому было двадцать два года. Он готовился к воровской жизни профессионально.

Барак усиленного режима - БУР, штрафной изолятор - ШИЗО - в разных лагерях это заведение и называли поразному. Летом на Памире это ад, зимой тоже ад. Низкое кирпичное строение, коридор без окон. Клетки-камеры по два квадратных метра, с дверями, выходящими в коридор. Клетки-норы, со стенами, в которых зацементированы мелкие обломки щебня, наждак, не прислониться. Надолбы посреди пола, чтобы кинутый сюда не мог ни присесть, ни лечь.