В приветливом и уютном местечке Кур русские воины нашли тепло, пищу и заботу местных жителей.

"Армия северных варваров прошла пол-Европы и показала себя человечнее, дисциплинированнее и цивилизованнее наиболее дисциплинированных и цивилизованных европейских армий, не говоря о самоотверженности. В Муттене голодные русские ничего не тронули у обывателей, великий князь Константин на свои деньги скупил съестное для солдат. И Суворов был силен нравственными средствами военачальника более, чем стратегической и тактической механикой, влиянием на войска и волей", писал В. О. Ключевский.

Только 20 октября в Петербурге узнали о благополучном исходе кампании. "Да спасет Вас господь Бог за спасение славы государя и русского войска, - писал Ростопчин Суворову, - до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры".

28 октября фельдмаршал Суворов производится в генералиссимусы российских войск: "Ставлю Вас на высшую ступень почестей, уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков", - писал ему Павел I.

Русская армия получает приказ вернуться на родину. На вопрос Ростопчина, что подумают об этом союзники, император ответил: "Когда придет официальная нота о требованиях двора венского, то отвечать, что это есть галиматья и бред".

Столица готовилась к грандиозной встрече великого полководца. Был разработан ритуал, подготовлены эскизы праздничных иллюминаций, над прижизненным памятником полководцу самозабвенно работал известный скульптор Козловский. Суворову уже сообщили, что торжественная встреча начнется с самой Нарвы, что двадцать тысяч гвардейцев, построенных в две шеренги лицом к лицу, будут приветствовать генералиссимуса до самой Дворцовой площади, где император встретит его под гром орудийного салюта и торжественно проводит в Таврический дворец, отведенный ему под резиденцию. Затем состоится торжественный прием в присутствии членов Сената и Синода, после которого будет праздничный обед. Вечером этот знаменательный день будет отмечен народными гуляниями, фейерверком и великолепным балом. Нетерпеливый, порывистый Павел по нескольку раз в день интересовался местонахождением полководца, выехавшего из Праги. Но по дороге домой Суворов тяжело заболел и остановился в Кракове. Подлечившись и отдохнув, больной Суворов с трудом добрался до родного Кобрина: "Двенадцать суток не ем, а последние шесть ничего без лекаря. Сухопутье меня качало больше, нежели море, - писал он Ростопчину. - Я спешил из Кракова сюда, чтоб быть на своей стороне, в обмороке, уже не на стуле, а на целом ложе". Давали о себе знать и старые раны, но Суворов мужественно борется с болезнями и надеется на скорое выздоровление.

Французский историк А. Сорель назвал его "Талейраном, Фуше, Бернадотом в одном лице". Карьера рижского губернатора фон Палена неожиданно пошла в гору после его отставки в 1798 году за "чрезмерно горячую встречу" Платона Зубова. 55-летний Петр Алексеевич назначается военным губернатором столицы и становится министром полиции. Он пользуется полным доверием и благосклонностью императора. Веселый, находчивый, хладнокровный, этот мастер интриг хорошо изучил характер Павла и часто пользовался его доверчивостью, восторженностью и подозрительностью в своих целях.

Нам трудно судить, чем руководствовался этот прибалтийский немец, затевая интригу против Суворова, но она становится причиной отмены всех торжеств. Возможно, это была зависть и неприязнь к русскому, а может быть, желание вызвать недовольство современников и потомков действиями Павла, против которого уже плелся заговор. Но однажды фон Пален обратился к императору с вопросом: "Ваше величество, не прикажете ли вы, чтобы при встрече с Суворовым на улицах все, не исключая дам, выходили из экипажа для его приветствия, как это делается для особы государя?" - "Как же иначе, сударь, - быстро ответил Павел и продолжал: - Я сам, как встречу князя, выйду из кареты". Тогда Пален начал с другого конца: "Ваше величество, наш славный полководец, как видно, не очень-то торопится припасть к ногам обожаемого монарха?" Павел подбежал к долговязому генерал-губернатору и впился в него глазами: "Но ведь он сильно занемог! Брось упражняться в подлости, Суворова я тебе не дам!" - скороговоркой выпалил он и быстро подошел к столу.

Но вероломному Палену удалось-таки нащупать слабое место государя. Спустя несколько дней, при очередном докладе, он вдруг замялся, и Павел это заметил. "Мне кажется, вы чем-то озабочены?" - спросил он Палена. Последовал тщательно подготовленный ответ: "Страшусь, ваше величество, сумею ли оправдать ваше доверие в день приезда и пребывания Суворова". "А почему нет?" - последовал вопрос. "Уж слишком велика особа и велики указанные почести. Справлюсь ли? Вы сами, ваше величество, будете встречать Суворова?" - добавил Пален, как бы раздумывая. "А как же?" - с недоумением спросил Павел. "И ему при вас гвардия будет отдавать почести?" - "Конечно, ведь так мной приказано". - "И он поедет в Зимний дворец при колокольном звоне?" - "Так". - "И здесь на молебне ему будет провозглашено многолетие, а за обедом будут провозглашать тост за его здоровье в вашем присутствии?" - "Конечно, ведь он же российских войск генералиссимус и победоносец, князь Италийский". - "И за обедом будет викториальная пальба?" - "Конечно". - "А вечером во всем городе будет иллюминация и на Неве фейерверк?" - "Верно". - "Но это же очень опасно, ваше величество!" "Отчего? - повысил голос Павел, - отвечай немедля!" - "Да как же, ответил тот как можно простодушней, - будет жить в Зимнем дворце со всеми почестями, приличествующими высочайшим особам; войска и караулы будут отдавать ему честь в присутствии вашего величества, он станет принимать во дворце генералов и вельмож". - "Ну и что же?" - не сдавался Павел. "А то, ваше величество, что он, если захочет, поведет полки, куда прикажет - на учение, маневры или еще куда", - смешавшись, добавил Пален. Наступило долгое молчание. "Пожалуй, ты прав, генералиссимус при царствующей особе может быть опасен", - все еще раздумывая, заметил Павел. Возможно, он вспомнил, как много лет назад за обеденным столом, одетый в мундирчик генерал-адмирала, звание которого носил с восьми лет, он, трогая тройной ряд золотого шитья, заметил: "Ну ежели кто будет генералиссимус, так где же ему вышивать еще мундир свой - швов не осталось!" И граф Захар Григорьевич Чернышев на это ответил: "Генералиссимуса быть не должно, потому что государь отдает свое войско в руки другого. А армия - это такая узда, которую всегда в своем кулаке держать надобно!"