– Я понимаю ваше стремление, доктор, рассмотреть обстоятельства с другой стороны, ведь так неприятно сознавать, что обожаемая вами женщина и ее благовоспитанная падчерица осмысленно довели своего мужа и отца до неминуемой смерти! Хотя вы сами только что признали, что подобное вполне возможно. Особенно, если для этого имеются весомые основания.

– Но ведь вы не сможете арестовать их прямо теперь и посадить в тюрьму! – простонал Павел. – Ведь нет такого закона, который бы карал... – он запнулся, – за неосознанное желание смерти ближнему.

– Вот это мы и будем разбирать, осознанное или неосознанное, – ответил Сердюков, бросив на обомлевшую Ольгу взгляд, в котором читалось нечто вроде сочувствия. – Вероятно, сейчас заключение под стражу не потребуется, но пока следствие будет продолжаться, любезные дамы будут находиться под надзором полиции и покидать Петербург им будет запрещено.

– Но ведь мы так любили его! – едва слышно прошептала Ольга и невольно перевела взор с падчерицы на большую фотографию, стоявшую на изящной ажурной этажерке.

Снимок был сделан в день их свадьбы в фотографической мастерской Карла Буллы. В овальной темной деревянной раме, на изогнутой подставке, фотография представляла новобрачных в самый радостный день. Они стояли на пороге своего счастья. Извеков, умудренный опытом жизни и таинств любви. И она, Оля, юная, страстная, трепещущая, вся устремленная вперед в неведомое. И, как назло, именно теперь Оле снова вспомнились их первые тайные свидания, полные жгучего неутоленного желания, когда они, снедаемые страстью, упивались поцелуями в закрытой карете или в темной аллее парка. Оля даже прикрыла глаза, настолько явственно почудились эти сладостные поцелуи на ее губах, нежные трепетные прикосновения горячих рук. Полно, да было ли это?

...Сухневич устало прикрыл глаза и стал ждать, когда тяжелая дремота овладеет его телом и сознанием. Но мучительная боль в голове не давала заснуть. Он надеялся, что помогут лекарства, которые дал приехавший с Сердюковым врач. Следователь и молодой доктор Трофимов прибыли на дачу Извековых, когда день доживал последние часы. Врач осмотрел раненого и распорядился лежать со льдом на голове. Герасима послали в поселок нанять женщину для ухода за больным, потому как получалось, что ближайшую неделю Сухневичу придется провести на этом диване. Нанятая в сиделки опрятная старушка уже в скором времени суетилась в комнате больного. Она подносила ему пить, помогала переменить одежду на уютный халат, заботливо прихваченный Сердюковым из города, поправляла подушки и одеяла.

За окном совсем стемнело, пора было ложиться спать. Тем более что предшествующие сутки и Сердюков, и Трофимов провели на ногах. Следователь и врач откланялись и оставили раненого на попечение сиделки. Старушка покружила по комнате и устроилась в кресле в уголке. Сон понемногу овладевал обоими.

Сухневич заснул, но спал недолго, тревожно и проснулся от странного ощущения. Ему показалось, что в комнате как-то сильно похолодало, он невольно натянул одеяло до небритого подбородка и открыл глаза. Перед ним стояла женщина. Сначала, он решил, что это его сиделка, но тотчас же понял, что ошибся. Старушка мирно спала в своем уголке. А женщину он узнал, вчера он любовался ее портретами. Прекрасная, высокая, бледная, в белом струящемся платье, с распущенными волосами, она смотрела на незнакомого мужчину, как ему показалось, с изумлением. Точно она ожидала найти тут другого человека.

«Ну вот! – пронеслось в сознании. – Такой был сильный удар по голове, что начались видения». С этой мыслью Сухневич снова закрыл глаза и хотел было посмеяться сам над собой. Но в тот же миг обожгла острая мысль, его прошиб ледяной пот и мертвящий ужас овладел всем существом. Он подскочил на постели. Призрак будто что-то шептал, словно хотел сказать нечто, серые губы едва шевелились, но не доносилось ни звука. Фигура колыхнулась, как облако, бесшумно оторвалась от пола и стала тихо таять в ночной мгле. Через мгновение вышла луна, и ее бледный свет скользнул из-за штор, в его дрожащем свете видение окончательно исчезло.

3 августа 2001 года