Дела под Сталинградом идут совсем плохо. Немцам не удалось с ходу взять город, но опасность его потери не уменьшилась, стала еще более явной. Что для нас значила бы потеря Сталинграда, объяснил Эренбург с присущей ему прямотой: "Немцы хотят удушить нас, захватив Волгу. Волга в наших руках артерия жизни. Волга в руках немцев станет веревкой на шее Родины... Бой идет за ключ к победе".

* * *

Радостная новость. Государственный Комитет Обороны назначил Г. К. Жукова заместителем Верховного Главнокомандующего. Восстановлена, считал я, да и не только я, справедливость. Мы, конечно, тогда еще не все знали, из-за чего Жуков в первые месяцы войны смещен с поста начальника Генерального штаба, хотя полагали, что это до обидного несправедливо. Сколько раз потом я встречался с Георгием Константиновичем - и на его КП, сразу после его назначения командующим Резервным фронтом, и в Перхушкове, и в Москве - ни разу об этом не было разговора. Он и виду не подавал, ни одна тень не выдавала его переживаний в связи с переменой в судьбе, хотя, по-человечески говоря, они, эти переживания, не могли не быть. Уверен, что не только со мной, ни с кем на эту тему тогда он не говорил. А работал так, что дай бог каждому!

Кстати, так было и после войны, когда Жукова тоже несправедливо сняли с высокого поста и назначили командующим Одесским военным округом. Рассказывают (и это факт), когда, на первом же учении в округе Жуков увидел, что люди, считая, что он не очень рьяно будет заниматься делами округа, разболтались, он решительно сказал: "Вы почему-то решили, что вам прислали другого Жукова, а я тот же Жуков, только в другой должности". И быстро, твердой рукой навел порядок.

А в этот августовский день я собрался к Жукову не для того, чтобы его поздравить. Как-то в то время не принято было поздравлять с повышением в должности, и не потому, что зачерствели наши сердца, главным для всех была война, личное отодвинули в сторону. Мне хотелось поговорить с Георгием Константиновичем по делу. Но его уже не застал: он уехал в Сталинград. И это было доброй, обнадеживающей вестью. В те дни уже кочевала фраза: "Там, где Жуков, - там победа!"

Жуков - в Сталинграде. Далеко! Туда, как в Перхушково, не доберешься за час. А надо бы...

* * *

Позвонил и приехал в редакцию Алексей Толстой. Усадил я его в кресло и выжидающе посмотрел. Алексей Николаевич открыл портфель, вынул рукопись:

- Привез последнюю главу "Рассказов Ивана Сударева". Как обещал, в срок. Хотите, прочитаю?

Хотя перевалило за полдень и началась обычная редакционная горячка, я собрал у себя своих товарищей. Толстой начал читать. Все слушают затаив дыхание. Рукопись объемистая, читал около часа. Закончил. Сидим молча. Алексей Николаевич тоже молчит, оглядывает всех. А у нас в горле застряли все банальные слова: мол, хорошо, отлично, замечательно. Тишина казалась бесконечной, но она красноречиво говорила о том, как мы взволнованы.

* * *

Николай Тихонов прислал очерк "Ленинград в августе". Поразительна его пунктуальность! Как и договорились, он точно к последнему дню каждого месяца передавал очерк о жизни и борьбе блокадного города за истекший тридцать один день. Николай Семенович не был штатным сотрудником газеты, но многим нашим штатным корреспондентам служил примером безотказности в выполнении редакционных заданий. О таком авторе можно лишь мечтать.

В очерке, занявшем два подвала в сегодняшнем номере газеты, главное - о тех переменах, которые произошли в блокадном Ленинграде за год:

"Какое искусство взвалит на свои плечи тяжесть передачи всего, что совершилось в Ленинграде за эти двенадцать месяцев, с того дня, когда взлетели к небу черные рельсы железных дорог, остановились в пути паровозы, и пароходы прижались к берегам, и все, что легло там, за озером, стало зваться Большой землей? Город стал жить в блокаде.

Город стал отбивать штурм за штурмом - и с воздуха и с земли. Скольких уже нет! Одни умерли с оружием в руках на поле боя, другие умерли, не перенеся суровейших испытаний зимней осады. Испанцы во время обороны Сарагоссы, непримиримые и суровые, говорили про умерших от болезней: "Те, что умерли от болезни во время осады, - тоже умерли за отечество! " И мы можем повторить их гордые слова. Наши мертвецы безупречны. Но наши живые герои превзошли себя - они отстояли город, они бьют врага! Они изматывают его день и ночь, они рвут тонкую сеть его железной хитрости, которой он опутал великий город".

Город готовится к зиме. Скоро снова тысячи ленинградцев выйдут ломать деревянные дома, заготовляя топливо. Сейчас они снимают урожай с огородов, занявших все свободные площади города и пригородов, порой они обрабатывают огороды под вражеским обстрелом.

А какие проникновенные слова нашел Тихонов, чтобы сказать о стариках и старухах, подростках, а порой и детях, заменивших мужчин, сражающихся с врагом здесь, рядом, куда можно было доехать и трамваем. Писатель нашел в себе мужество, чтобы сказать и такую горькую правду о жизни блокадного города: "И, кроме всего, нужно еще изгонять лентяев и тунеядцев, искоренять воровство, держать строгую дисциплину в городе, следить за его внутренним спокойствием".

Седьмая симфония Д. Д. Шостаковича, родившаяся в блокадном Ленинграде! Я ее сам вскоре слушал в столице, в Колонном зале Дома союзов. Мне кажется, что даже люди, не разбирающиеся тонко в музыкальном искусстве, были покорены звуками этой симфонии. О ней много рассказано и написано, но, смею думать, никто так взволнованно в те дни не сказал о ней, как это сделал Тихонов в своем августовском очерке:

"Благословенны лунные ночи в Ленинграде... В такую ночь звучит огромная музыкальная волна. Вспоминаешь невольно Седьмую симфонию Шостаковича, которую с трепетом и восторгом исполняли ленинградские музыканты в зале филармонии. Ее играли не так, может быть, грандиозно, как в Москве или в Нью-Йорке, но в ленинградском исполнении было свое - ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом. Она родилась в этом городе, и, может быть, только в нем она и могла родиться. В этом ее особая сила и особое оправдание. Та радость, которая звучит в ней, пройдя через ужас нашествия врага, через тревогу и битвы, через мрак и печаль, так же естественна, как весь наш долгий путь в борьбе к блистающему, как эта лунная благоухающая ночь, торжественному миру после победы, которую мы возьмем пусть великанской ценой..."

Сентябрь

С юга новое тревожное сообщение нашего спецкора: "За последние дни особенно широкий размах приняли бои в районе северо-западнее Новороссийска... Борьба идет за каждый рубеж... Немцы понесли крупные потери, но они продолжают вводить в бой резервы и достигли подавляющего превосходства в силах. После длительного и напряженного боя наши части вынуждены были отойти на новые позиции". В Генштабе я выяснил: враг захватил Анапу и рвется к Новороссийску.

Печатаем передовую статью "Отстоять Северный Кавказ!". В ней прямо сказано: "Кавказ в опасности!"

Накануне мне позвонил К. Е. Ворошилов и сказал, что немецкая пропаганда утверждает, будто многоплеменный Кавказ чуть ли не приветствует приход гитлеровцев. Ворошилов просит меня послать на Северный Кавказ специального корреспондента и рассказать о борьбе народов этого края с немецко-фашистскими захватчиками. Вызвал Савву Дангулова:

- Северный Кавказ - ваш родной край. Поезжайте туда. Напишите, как его народы сражаются с фашистами...

Дангулов тут же выехал, а мы, не откладывая дела в долгий ящик, напечатали на эту тему передовицу. Откликнулся и Илья Эренбург. Писателю прислали попавший в наши руки секретный приказ командира 44-го немецкого армейского корпуса, совсем свежий приказ, августовский. Немецкий генерал предупреждает: "Нужно действовать иначе, нежели на Дону... Восстание горных народов Кавказа, направленное против нас, может иметь тяжелые для нас последствия..." Командир корпуса особенно обеспокоен бесчинством немецких вояк, которые насилуют женщин Кавказа. Он предостерегает: "Во время похода имели место случаи изнасилования женщин... Солдаты должны знать, что правила поведения по отношению к женщинам, раньше не принимавшиеся во внимание, на Кавказе становятся решающими, так как у магометанских народов строгий порядок по отношению к женщинам, и необдуманные поступки могут родить неугасимую вражду".