Схватка пилютовской четверки и шестерки "желтоносого" вызвала среди летчиков много разговоров. Бой обсуждался долго и тщательно. Он заинтересовал всех.
Покрышев, имея в виду немецкого аса, сказал:
- Может, мне его уступишь, а?
- Разве он моя собственность? - ответил Пилютов.- Бей, кто хочет.
- Хочет каждый, да не всякий сможет. Пока не разделаемся с "желтоносым", молодых лучше одних в воздух не выпускать, только со "стариками".
Матвеев согласился и пообещал:
- Кто собьет "желтоносого", тому в затишье неделя дополнительного отпуска.
- Я эту неделю заранее Петру отдаю,- сказал Чирков.- "Желтоносый" ему принадлежит. Конечно, встречу, сумею - собью. Будем вместе с Петром, пусть бьет он. Как ни как, он первым "застолбил" фрица.
Так с тех пор и повелось: без Пилютова схватывались с "желтоносым" и Покрышев, и Чирков, и Глотов, и другие опытные летчики. Если же в воздухе находился Пилютов, все уступали ему право на этот поединок. Такого же правила вскоре стал придерживаться и противник, и обе стороны строго соблюдали его.
Все схватки кончались вничью. Правда, небольшое преимущество все же было на стороне Пилютова. Он и атаковал чаще и острее, и бился злее, напористее. Но капитан был недоволен собой, и однополчане почувствовали, что безрезультатность дуэлей с "желтоносым" глубоко задела комэска.
- Да не расстраивайся ты,- как-то успокоил Покрышев товарища.- Понимаю: заедает. Сами испытали.
- Не в моих чувствах и самолюбии дело,- ответил Пилютов.- И не на самолюбие у нас счет с фашистами идет. Беспокоит твердость "желтоносого". Ты заметил, что с его появлением и другие стали драться лучше, злее? Вот что значит пример. Раньше я думал, вот считают меня хорошим летчиком. Не спорю неплохой, сбил уже больше десятка самолетов. Но почему именно я, Пилютов, пример для всех? Что мы школяры или военные летчики, солдаты? Война - не место для примеров. Это - кровь, смерть. Тут все равны, и ориентир один - наша ненависть к врагу. А ее у всех хоть отбавляй: у меня, тебя, Георгия, Александра и у других. Все жизнью рискуем. Ну, какой я пример? "Желтоносый" помог разобраться в этом вопросе, конечно, сам того же желая. Вот то, что с его появлением фрицы стали лучше и злее драться, меня и тревожит. Надо быстрее кончать с ним.
Шли дни. Советские войска еще дальше отбросили гитлеровцев от Тихвина, выбивали их из-под Волхова, и на Северной железной дороге уже велись восстановительные работы. Теперь автоколонны не плелись черепашьим шагом, а доставляли грузы на Ладогу непосредственно из Тихвина. Ленинград и фронт стали получать больше продуктов. Движение по ледовой трассе усилилось. Но участились и атаки на нее немецкой авиации.
17 декабря Пилютов во главе четверки И-16 сопровождал в Ленинград девятку транспортных самолетов. Обошлось без встреч с гитлеровцами. В обратный рейс Ли-2 отправлялись с пассажирами, большинство из которых были дети. Их эвакуировали на Большую землю{192}.
Пилютов и его товарищи помогали усаживать ребятишек в самолеты. Было морозно, и дети тесно прижимались друг к другу, пытаясь согреться. Но одежда не спасала от холода. Сказывались два голодных месяца, совершенно истощившие маленьких ленинградцев. Исхудавшие, с глубоко запавшими глазенками, они каза
лись привидениями с того света. Мальчики и девочки стояли смирно, покорно перенося порывы ледяного ветра. Никто не плакал, не жаловался, только самые маленькие иногда шмыгали носами и прятали лица в пальтишки старших.
Летчики роздали детям весь неприкосновенный запас сухарей, которые им выдали в полет. У ребят не было сил даже разломать сухари, и летчики сами делили еду, давая каждому ребенку по малюсенькому кусочку.
Пилютов уже встречался с эвакуируемыми ленинградскими детьми, но таких увидел впервые. Те, прежние, были еще подвижными, глазенки их разбегались при виде всего, что происходило на аэродроме, а мальчишки даже просились посидеть в кабине истребителя. Эти же ко всему относились равнодушно. В глазах их была та отчужденность от мира, которая появляется только у людей тяжело и неизлечимо больных. Жестокий голод и холод, жизнь под непрерывными бомбежками и артобстрелами высушили их не только физически, но и душевно, оставив одну покорность судьбе.
"До чего довели!"- не раз думал Пилютов, подсаживая в самолет очередного маленького ленинградца, который, несмотря на ворох окутывавшей его одежды, был почти невесомым, легким, будто пушинка. Он буквально физически страдал, глядя на молчаливых ребятишек, и старался избегать их взглядов. Такие же чувства испытывали и остальные летчики.
- Нет, не могу больше смотреть на них! - сорвавшимся голосом вымолвил Георгий Глотов.- Не могу!
Он будто от озноба передернул плечами и быстро зашагал прочь.
Ли-2 взлетели первыми. Но едва они покинули аэродром, как в небе появились Ме-110. Осколками бомб и пулеметно-пушечным огнем гитлеровцы повредили три машины из группы Пилютова. Уцелел только истребитель капитана. Других истребителей на аэродроме не оказалось, и Пилютов решил один сопровождать девятку транспортников. Он быстро догнал их и пристроился выше, под самой кромкой облаков.
Ли-2 летели, едва не притираясь к земле. Их серебристые корпуса отчетливо выделялись на темном фоне лесов. Но когда самолеты вышли на Ладогу, различать их стало труднее. День был пасмурный, и Пилютов надеялся, что транспортники проскочат не замеченные противником. Но надежда его не сбылась. Он приметил на горизонте несколько темных точек. Через минуту-две Пилютов определил: "мессершмитты". Их было шесть. Противник быстро нагонял "ишачка", летевшего со скоростью пассажирского самолета. Но девятку Ли-2 гитлеровцы пока не замечали, иначе тотчас перестроились бы для атаки.
Нужно было немедленно отвлечь внимание противника, и Пилютов решил дать бой. Но, ввязываясь в схватку с шестью врагами, капитан не рассчитывал даже на то, что его просто собьют. Это был бы наилучший для него вариант. Он знал, что идет на верную смерть.
И все же капитан развернулся навстречу противнику. Он сделал бы это и в том случае, если бы немцев оказалось в десятеро больше. Число их в такой обстановке не имело никакого значения, ибо речь шла не о победе, которой и не могло быть в обычном понимании этого слова, а о спасении почти трехсот голодных и измученных блокадой маленьких ленинградцев, находившихся на борту транспортных самолетов. И хоть ничтожно мал был шанс спасти их, но он все же был, и это надо было сделать любой ценой, даже ценой собственной гибели. Путь к этому был один: атака противника в открытую, причем немедленная и решительная, чтобы вся шестерка "мессеров" тотчас вцепилась в одинокого И-16.
Развернувшись, капитан стал снижаться с таким расчетом, чтобы гитлеровцы как можно быстрее заметили его. Все решали секунды. Пилютов оглянулся - Ли-2 в том же строю низко ползли над скованной льдом Ладогой.
Пилютов посмотрел на "мессеров" - те сохраняли прежний порядок растянутый пеленг: "Значит, еще не увидели меня",- подумал он и нажал на гашетку. Длинная светящаяся нить трассирующих пуль протянулась в сторону врага. Это подействовало: одна пара немедленно стала набирать высоту, другая отвалила в сторону, имея намерение зайти в хвост И-16, ведущая пара продолжала лететь по прямой. Отвлекающий маневр удался, и теперь можно было начинать бой.
Долго ли длился этот бой, Пилютов не помнил. Он не следил ни за временем, ни за показаниями приборов. Только одно занимало советского аса: не отпустить "мессеров", дать возможность девятке Ли-2 улететь как можно дальше, скрыться из виду. Он даже не сразу заметил в воздухе "19-го желтого". Впрочем, теперь капитану было не до "желтоносого", и он даже не искал с ним встречи. Пилютову было все равно, кого атаковать, в кого вгонять пулеметные очереди. Главная цель была иной - накрепко держать около себя гитлеровцев, ни на секунду не выпускать их из боя, не позволить им внимательно наблюдать за обстановкой в воздухе.