– Ее нельзя отпускать, сын.

– Куда ее нельзя отпускать?

– Никуда. Вообще нельзя, после того как она видела Мора, Леньку, наш уклад.

– Ну и что с того? Да она никому и не скажет.

– Не скажет? Вот как? А почему, сын? С чего ты взял, что она будет молчать?

– Ну… Я ее об этом попрошу.

– Ты уже попросил ее остаться. Она послушалась?

– Так вы что – ее… убьете???

– Мать же просила тебя остаться дома.

– Мама?

– Динечка, послушай меня…

– Убери руку! Так вы что, собираетесь ее…

– Денис, успокойся! Я тебе все объясню…

– Объясняй. Ого… это где мы, на кладбище, что ли?… Никто никуда не пойдет. Здесь объясняйте… Мор? Откуда он здесь?… Ничего, снаружи подождет. Пусть лучше дядя Слава выйдет, а то здесь тесно…

Мамин брат, как всегда, безмолвный и исполнительный, вышел; обиженный невниманием Мор уселся на капоте. Денис остался наедине с родителями, бесчувственная Ника была не в счет.

– Динечка, ты уже большой, должен все понимать… Но еще недостаточно взрослый, чтобы исполнить то, к чему призван.

– А к чему я призван?

– Мы говорили. Ты, когда повзрослеешь, а тот день не за горами, должен будешь изменить существующий сегодня миропорядок.

– А чем этот плох?

– Всем он плох, неужели ты сам не видишь? Человечество – мелочное, лживое, подлое, двуличное. Головной мозг дан человеку не для того, чтобы одною половиной служил он распятому, а другою…

– Так я что, должен Апокалипсис учинить?

– Нечто вроде… На самом деле ты должен это никчемное человечество спасти от самоуничтожения, а во-вторых, вправить ему мозги, чтобы не раздваивалось в служении своем и в морали.

– Допустим. – Денис и раньше догадывался кое о чем, но сейчас предстояло решить более насущные проблемы, философия подождет… – А к Нике, какое это имеет отношение?

– Самое непосредственное. Слишком многое зависит от твоего благополучия, телесного и… эмоционального. Нечисть, вражеская рать, мерзость рассеяны всюду, они пропитали всю землю своею гнусью, они знают, что ты родился и ищут тебя, дабы уничтожить. Тот, кто сильнее их, тот, кто превыше всех, не может лично все исправить. Он нам доверил быть здесь, с тобою, защищать тебя, помогать тебе, пока ты не обретешь призвание… Но до той поры ты уязвим.

– Мама, это правда?

– Да, Денис.

– Значит, ты мне не отец?

– Он всегда был тебе, как отец, он любит тебя.

– А ты… мама?…

– Я твоя мать, ты мой сын, моя плоть и кровь… Сын мой, я мама твоя, я тебя родила… Динечка… О, мой дорогой!…

Денис всегда терял самообладание, когда мать начинала плакать… Вот и сейчас он почувствовал, как защипало под веками… Он не удержался, тронул ее за плечо, потянулся губами… Но… Денис стиснул зубы.

– Я не хочу, чтобы Ника умерла!

– Она… не умрет…

– Я хочу, чтобы она целой и невредимой вернулась домой и чтобы никто из вас не преследовал ее, не лишал разума и жизни!

– Боюсь, что это невозможно, сын. Слишком многое за…

– Я ТАК ХОЧУ! Я, НАДЕЖДА ПОГРЯЗШЕГО ВО ГРЕХАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! ВАМ МАЛО ТОГО, ЧТО ЭТО Я ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛО ТАК?

– Недостаточно. Над нами воля, которая важнее твоей, и перст указующий…

– А СЛАБО ЭТОМУ ПЕРСТУ УКАЗУЮЩЕМУ ПОИСКАТЬ СЕБЕ НОВОГО МЕССИЮ??? ИЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ ПОМЕШАТЬ МНЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ МОИМ Я???

Багровым стал окружающий мир, ворон Мор сплющился, распластался на капоте, мать в полуобмороке скорчилась на переднем сидении, зажав страдающие уши наманикюренными пальчиками, отцовские глаза в водительском зеркале выпучились до предела, ручищи вцепились в руль, костяшки пальцев побелели, но сидел он по-прежнему прямо, и только затылок его излучал упрямство и гнев.

– Я ее люблю, и она останется жить. Так будет, или не будет никак. – В наступившей тишине эти слова прозвучали так буднично и неуместно, что Денис и сам засомневался: он ли это сказал?

В мир вернулись обычные краски, желтая кленовая пурга за окном улеглась, дядя Слава выпрямился и теперь отряхивал с задницы мусор и кусочки земли, Морка отлепил грудь от капота, потряс крыльями, почистился наскоро и с беспокойством посматривал на Дениса, постукивая по стеклу: явно просился к нему на руки. Ника по-прежнему лежала безвольной куклой на заднем сидении. Юбка ее задралась почти до самого верха, обнажая бедра в темных колготках, но в данную минуту это зрелище Дениса не интересовало абсолютно. Он даже одернул юбку, но оставил лежать Нику в прежнем положении.

Мать молча и выжидающе смотрела на того, кого Денис всегда считал своим отцом, а тот, в свою очередь, вроде как выключился из окружающего, сидел неподвижно и словно бы даже не дышал… Прошло минуть пять.

– …Как говорится, из двух зол меньшее. Быть по сему. Мы лишим Нику памяти о нескольких часах ее жизни, тех, что она провела у нас дома и с тобой. Так можно? – Отец очнулся и поворотил к нему хмурое лицо.

– Да, конечно, – облегченно согласился Денис.

– Ты никогда не будешь пытаться с ней… заново подружиться и проводить время. Никогда. Ты понял?

– Да… папа…

Что-то заворочалось в груди, но это «что-то» потом, позже вырастет в ощущение разлуки, в боль от разбитой любви, а сейчас – это пустяк на фоне победы… Ника будет жить, вот что главное…

– Принять меры надо будет прямо сейчас, на этом месте. Может быть, они даже и не почуют. Начинаем обряд и уезжаем. Слава, садись. Мор, в машину. Денис, возьми Морку, поддержи Нику… Как только закончим – сразу ходу, и никто ни единого звука до самого города. Может быть, обойдется… Пожелай вслух, Денис, ты должен пожелать. Подай руки – мне и матери…

«Мерседес» с силой рассекал воздух, спидометр показывал сто пятьдесят. Все молчали, Ника уже просто спала, ее сон должен был закончиться возле дома. Денис левой рукой прижимал девушку к себе, у нее было такое нежное, худенькое плечо, шелковые ароматные волосы, у Дениса гулко бухало сердце… И он понял внезапно причину своих головных болей… Жалость – вот что их вызывало.

– Ой, и хорош в этом году мед! Ох, и душист! А, Федоровна?

– Да и в том был неплох.

– Ну ты не равняй! В прошлом-то году мед был хороший, да и все. А в этом – особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило?