- В эпоху деления Земли на государства с различным социальным устройством причины для возникновения войн не исчезали. Но ведь даже поединок боксеров делится на раунды-не потому, что на время перерыва исчезает повод для схватки, а просто-напросто в силу необходимости, чтобы передохнуть...
Мне, со своей стороны, казалось, что такой взгляд довольно примитивен. Причинами войн, доказывал я, были не только социальные противоречия, но и нечто, составлявшее в тот далекий период истории важную часть самой человеческой природы.
В общем, оба мы порядком запутались, потому что знали историю позорно плохо. Сон Вельд нас высмеял, Кора Ирви беспомощным, сразу замеченным мною жестом пригладила белую прядь, которая резко выделялась в ее черных густых волосах, и тихо сказала:
- Зачем были войны? Смерть и без того всегда рядом...
Сон Рустинг горячо поддержал ее. Я вспомнил записи в картотеке и поспешил перевести разговор на другую тему. Дин Горт, перехватив мой озабоченный взгляд, брошенный на них, слегка кивнул и тут же щелкнул затвором. Навернo, в сотый раз. Я даже не разозлился. Голограф, самый молчаливый человек на корабле, не расставался с камерой, и все мы начали к этому Привыкать, За мной он охотился особенно упорно. Однажды я не выдержал и довольно резко сказал ему об этом. Он внимательно посмотрел на меня:
- Понимаю, это не может не раздражать. Но что поделаешь? Поверьте, я сам не рад. Только ведь иначе у меня ничего не выйдет.
Может, таково одно из главных свойств природы Художника? Он не может не делать того, что делает, и даже не задумывается, зачем это нужно...
В этот день я повел пассажиров "Эфемериды" в экскурсию по кораблю. Собственно, больше всех на такой экскурсии настаивал Тингли. В натуре его была жадность ко всему новому-черта, на первый взгляд, достойная уважения. У меня же она почему-то вызывала легкую неприязнь. Что-то было неприятное в жадности "общественного практиканта" к впечатлениям, словно какая-то корыстность, как у охотника-хищника, который видит в природе не объект восхищения, а средство наживы.
Так или иначе, экскурсия по "Эфемериде" состоялась, и в минуту, когда раздался сигнал тревоги, мы находились внутри вспомогательной ракеты.
Среди событий, которые запечатлелись в моем сознании с резкой отчетливостью, во всех деталях и навсегда, так что из воспоминаний они превратились в живую и очень важную составную часть моего "я",-среди этих событий, пожалуй, главным является гибель "Эфемериды".
Вот как было.
Все собрались в пассажирском отсеке вспомогательной ракеты. Только Дин Горт остался снаружи. Он стоял у входа, как всегда Молчаливый и сосредоточенный, голова - вровень с нижним краем поднятой двери-заслонки, Годограф вел свою обычную охоту за нами, подстерегая то единственное и неповторимое мгновение, которое стоило остановить, запечатлев на пленке. Мы могли лишь догадываться об изнурительном постоянстве груза, лежащего на плечах Художника. Подумав об этом, я впервые ощутил к Горту что-то вроде сочувствия.
Я плохой рассказчик. Тингли, некоторое время молча слушавший мои пояснения, шумно и разочарованно вздохнул и предложил:
- Давайте сделаем так, чтобы все было по-ндстоящему. Ну, будто сейчас нам предстоит вылазка в Космос... Предположим, Солу Рустингу захотелось прогуляться по встречному астероиду...
Рустинг поежился, беспомощно улыбнулся и вдруг действительно сел в амортизационное кресло, с наигранной лихостью сказал:
- Что ж... Рустинг к старту готов!
Вот так и получилось, что благодаря неугомонности Тингли мы оказались готовы к старту в минуту, непосредственно предшествовавшую началу Распада.
Впоследствии я часто думал об этом удивительном совпадении. Кора Ирви с полной убежденностью объясняла его вмешательством свыше. Меня больше занимала парадоксальность происшедшего: именно Тингли спас всех нас-Тингли, который... Но всему свое время.
Пассажиры "Эфемериды" закрепились в креслах по всем правилам. Игра понравилась. Кора Ирви даже раскраснелась, как девочка, и не без кокетства сказала:
- Мы ждем, милый Ронг...
В то же мгновенье родился сигнал тревоги. Он возник, словно выстрел, разорвавший надвое безмятежную тишину ночи. Он обрушился на нас воем сирены и алыми вспышками на стенках ракеты, погрузившейся в темноту.
Остальное происходило по ту сторону сознания-моими действиями управляли инструкция и выработан кый на тренировках автоматизм.
Я рванулся к пульту управления ракетой-и остановился в прыжке,-если только вы можете представить себе такое. Остановился, потому что место третьего пилота - мое место уже занимал Сон Вельд. Не знаю как он успел там очутиться. Я остановился еще и оттого, что засек боковым зрением стоявшего у входа в ракету, за порогом, Дина Горта... Снова коснувшись ногами пола, я бросился к годографу, схватил его за руку и швырнул в черное чрево ракеты, озаряемое частыми молниями тревожного сигнала. Мы вместе упали в одно из амортизационных кресел, я услышал приглушенный стук герметически закрывшейся двери. На грудь навалилась вязкая тяжесть-это стартовала наша ракета, - и я потерял сознание. Но до того, как алые вспышки световых табло слились в безобразнo расплывшееся кровавое пятно, я успел ощутить безмерное удивление: в доли секунды, которые длился мой короткий полет к Горту, он щелкнул затвором камеры! Тихий металлический звук явственно донесся до слуха. Кроме того, глаза успели встретиться с крошечным зрачком объектива, черного в обрамлении ослепительнoй вспышки-совершенная камера голографа автоматически среагировала на темноту, осветив объект съемки.
Все утонуло в кровавом облаке... А потом ко мне опять вернулась способность воспринимать окружающее.
Было ясно, что остальные еще не пришли в себя. Я мимоходом обрадовался: тренировки все-таки сделали свое дело. Голос Вельда, отрывистый, незнакомый, приказал:
- Иди ко мне... Можешь?
Конечно, он справился с перегрузкой раньше всех. Сблизив головы, мы смотрели на экран внешнего обзора. Уже далеко от нас, уменьшаясь со скоростью движения секундной стрелки, отчетливо была видна "Эфемерида".
Что-то странное происходило с кораблем. У меня похолодело в груди-настолько чудовищной была картина, которую мы увидели на экране.
Лайнер медленно вращался сразу в двух направлениях. От этого смещались ярко-зеленые бортовые огни. Казалось, они гаснут и зажигаются вновь-словно жутко подмигивает кто-то из небытия... Вот четкие очертания "Эфемериды" начали расплываться, они размывались, как сахар в горячей воде, корабль будто таял в пространстве. Огни стали гаснуть. Их было много, они гасли один за другим, потом сразу по два, по три... Наконец, огней не стало. На миг корабль слился с черной бездонностью Космоса. Сверкнула молния, заставившая нас зажмуриться -очень ненадолго, меньше чем на секунду. Но когда мы вновь открыли глаза, "Эфемериды" уже не было.
Не знаю, как ведут себя в такой ситуации другие люди. Почему-то думаю: все - одинаково. И мы с Вельдом тоже молчали бесконечную минуту, пока он не сказал:
- То самое, сынок...
Больше, чем за все остальное, я был благодарен ему за это прерванное молчание, потому что сам ни за что не смог бы его прервать и, наверно, задохнулся бы в нем, в вязкой его, холодной пустоте, распался бы на микроны, как распалась в Пространстве недавно живая, горячая и звонкая в своей радостной мощи "Эфемерида".
- Последний, третий по счету, случай космической эрозии зафиксирован восемьдесят три года назад. Тогда, к счастью, распался грузовой корабль-автомат, не имевший, как все корабли такого класса, названия и значившийся только под порядковым номером КГА77/4... Причины космической эрозии до сих пор не выяснены.
По существу, она представляет единственную реальную опасность для межзвездных полетов...
Все это я сказал, как автомат, не зная для чего, без выражения, ровным, тусклым голосом. Вельд крепко взял меня за плечо, встряхнул.