Не хотелось мне в таком деле участвовать. А отказать не смею засмеет потом. Пришлось поддержать его. Аниска кричит, слезами заливается, а Гаврюха знай свое, посмеивается.
Принесла Аниска лягушек домой, книги с тетрадками все попортила. Меня за это мать так отхлестала веревкой, что с неделю ел стоя. Так вот, к той поре, когда я в лес на заработки стал ходить, выросла Аниска. Ростом вытянулась почти с меня. Лицо румянилось, как утреннее облачко. Косы густые, длинные, чуть ли не достают до пят. А глаза большие, чистые, как два лесные озерка. А когда шла она, то казалось, не касаются ее ноги земли, по воздуху словно плывет. Нет, теперь красавиц таких не сыщешь.
А какая работящая была! От зари до зари в поле только и слышно было, как жаворонком заливается. Вот она какая была девка. В ней я души не чаял. Без нее и жизнь для меня была не жизнь... В Сосновке какой-то престольный праздник был. Народу туда нашло со всех деревень. Ну и я в гости подался. Песни, гармошка, девки парами по улице ходят. Хороводы разваживают. Теперь уже таких гулянок нет. Народ другой пошел. Так вот, вижу - и Аниска там. Ходит, как пава, по кругу, новенькими полсапожками выстукивает, а сама нет-нет да и взглянет на меня. А у меня в душе пожар. Глаз от нее оторвать не могу. Гляжу, и Гаврюха туда явился. Куражится, удаль свою показывает...
Прокудин неожиданно оборвал рассказ. Сивые брови его опустились и потушили блеск в глазах. Долго он сидел в неподвижности, словно забыв обо всем на свете. Притаился и Костя.
- Как вспомню про Аниску, так сам не свой. Стоит она передо мной, играет своими омутками, словно зовет за собой: иди, мол, я жду тебя... Эх, жизнь, жизнь! Пролетела синицей и - нет ее. Смерть за горбом рожки показывает... Хотя и большой летний день, но и ему приходит конец. Что дальше-то было? Смеркаться стало, коров пригнали. Парочки по задворкам разбрелись. Подошел и я к Аниске. Зову ее с собой. А сам слова спокойно сказать не могу. Лихорадка так и колотит меня. А вдруг откажет? Так оно и случилось: "Иди, говорит, Троша, я подругу подожду".
Голос у меня дрожит, руки трясутся. И куда эта смелость делась от меня, о которой так ловко говорил Воробей. "Жить без тебя не могу, бормочу я, - что хочешь, то и делай со мной. На руках носить буду..."
Схватил ее и понес по улице. А она одно: "Уходи от меня! Люди увидят, засмеют".
Вижу, не берет мое. Пошел к хороводу. Девки нарядные, красивые, подхватить бы какую да и в поле дергача слушать. Так нет, кроме Аниски мне никто не нужен. Повернул я от хоровода.
Только стал подходить к амбару, слышу - шушукаются, голоса знакомые. Любопытство меня взяло. Заглянул за угол и чуть не вскрикнул. На бревнышке сидят Гаврюха и Аниска. Обнял он ее и целует... Не помню, что со мной было. Только я домой не вернулся. Ушел в лес и так вот живу.
- Больше никого так и не любил, дедушка? - растроганно спросил его Костя.
- Любил, конечно. И жена у меня была, и двух сыновей вырастил и на войну отдал. А Аниска и сейчас у меня вот тут...
Старик поднялся с лавки и медленно, сгорбившись, пошел к печке. У небольшой самодельной лесенки остановился, повернул голову и назидательно заметил:
- Вот и мотай себе на ус, паря. Не каждой красавице отдавай свое сердце, не то расщиплет по кусочкам и разбросает по ветру. У иной красавицы сердечко-то с гулькин нос, как я скажу - дупло осиновое. - И старик полез на печку. - Вот так, милый мой. Ты извиняй меня. Что-то в груди давит.
4
С тех пор как Костя узнал, что любовь его безответная и что Наташа встречается с Маковеевым, он потерял покой... Казалось бы, чего проще забыть, да не тут-то было. А любовь, будто нарочно, смеялась над ним, еще ярче разгораясь в сердце, ожесточая душу...
Рассказ Прокудина тоже не успокоил Костю. Мучения терзали, не давали жить...
Молодость!.. Молодость!.. Беда ее в том, что, не обладая опытом жизни, она в сто крат увеличивает свои переживания и часто, не сообразуясь с обыкновенной земной реальностью, поступает опрометчиво, руша свои надежды и радости...
Всю ночь не спал Костя, все думал о том, что жизнь лишь пустота и он в ней совершенно неустроенный, никудышный. Всю ночь, не смыкая глаз, думал о Наташе и ни разу даже не вспомнил о Лизе, всю ночь проклинал Маковеева, как жестокого обманщика, развратника, и думал о той счастливой поре, когда все это поймет Наташа и когда, оскорбленная Маковеевым, будет просить у него, у Кости, прощения. Ему тогда будет наплевать на все, потому что у него будет своя, добрая, счастливая жизнь... Но это были лишь мечты, а надежды рушились. Костя заснул только на рассвете. Утром, с трудом перебарывая одолевающую его дремоту, он пошел на работу.
Железо яростно скрежетало о корни. Зеленоватый едкий дым, выбрасываемый из выхлопной трубы трактора, застилал площадку. От дыма еще больше мутило. Костя то и дело переключал рычаги, направляя трактор между стволами деревьев. Работа эта, как никогда, показалась ему однообразной и утомительной. Заученными движениями он управлял машиной, захватывая тросом бревно за бревном, и тянул их к дороге.
Гусеницы вминали в землю валежник, глухо, точно жалуясь, скрежетал трос. В боковое зеркальце Костя видел, как ловко замахали топорами девушки-лесорубы, как быстрыми движениями рук Лиза чокоровала хлысты. Не было лишь ее, Наташи.
Был уже полдень. Солнце стояло над лесом горячее и яркое, словно кусок расплавленного металла. Земля изнывала от зноя. Притихли, замерли в неподвижности деревья. Утомленные жарой, дремали у гнезд птицы. В кабине было душно, пахло разогретым маслом и раскаленным железом.
В обед Костя кубарем скатился с отвесного берега и долго плескал в лицо студеную воду.
- Ты что? Голова болит? - на берегу стояла Лиза.
- Немного есть!.. - Он отозвался вяло. Постоял чуть-чуть и стал карабкаться вверх по глинистой круче.
На участок пришел Буравлев. Ладный, крепкий, он ходил между стволов, придирчиво оглядывая их. У сломанной елочки приостановился, подозвал к себе Лизу.
"Ну, сейчас будет баня", - подумал Костя и включил скорость. Временами привычный гул мотора вдруг глох в его ушах, и Костя, встряхивая головой, медленно возным железом.